Ну, волк, погоди! Или новые приключения оборотня Тени
Шрифт:
Странные ощущения, очень странные. Огляделся – никого. Ощерил клыки в черноту, а там никого… Тишина… Пустота…
… тут послышался свист, – не угрожающий рев охотившихся тварей, а долгий, нудный свист. Я и дышать забыл как.
Лапы вдруг сделались без силы, будто штаны, набитые пухом одуванчика. Я поймал себя на желании опуститься на четвереньки, прижаться брюхом к пыльному полу и завыть.
Судорожно оглядываюсь, но резко одёргиваю:
– Ишь, устрашилка! Ну, свистит кто-то, ну, шерсть дыбом, ну, зубы стучат. П-п-подумаешь!
Тут сердце заколотилось, как у барана перед жертвоприношением, того и гляди пробьёт рёбра изнутри. Уши сами собой прижались к голове, а хвост – вот ведь полено трусливое – отгрызу, отдам в баню мочалом! – вжался между задних лап.
– Эй, кто там! Выходи! Не убью!
Тут мелькнула ярко-жёлтая вспышка.
Корка на спине растаяла и поползла вниз ледяными струйками. Кто ж скулит тонко, жалобно? Неужто я сам? Гнить мне в катакомбах пустой шкурой, пугать потолок мёртвыми глазами.
Да. Лягу. Умру. Здесь и сейчас. Зачем возвращаться? В моём родном лесу уж давно стая оборотней хозяйничает. Ежели бойня, не уступлю, но против стаи не выдержу.
А Грёза, она… Что Грёза? Приказывал же себе: забыть о ней!
Иной раз демон забавлялся: – Катись, яблочко по блюдечку, покажи полудницу.
Рычу:
– Прекрати!
В ответ неизменный тонкий смех. Яблоко крутилось, на блюде вырисовывался облик полудницы.
Вот она с боевым мечом, в другой руке – отрезанная голова монгольского дива глазами-щёлочками вращает, ядом плюётся. Полудница с того заливисто хохочет. Вокруг сеча; трубит победу Индрик-зверь Мары Моревны.
Иной раз показало блюдо хоровод. Макушка лета, праздник Иван Купала. Славные игрища, костёр, смех, песни. Грёза наводит морок; ищут деревенские дурачки под цветущим папоротником блестящие каменья.
Поначалу я жадно всматривался, не мелькнёт ли в крыжовниковых глазах капелька грусти, крохотной задумчивости, тень воспоминания о Тени.
Нет.
…Вот полудница в человеческом обличии, рядом всадник на коне в богатой сбруе. Прячет Грёза смущённый взгляд под цветочным венком. Молодец ус накручивает.
– Смотг'и, 'смотг'и! – Всплескивал перстнями демон. – Нет, какая ветг'енница! – Неодобрительно качал ухоженными кудрями, притворно вздыхал. – Смег'тные пг'авы: куг'ица не птица …
В другой раз полудница невестой во главе свадебного стола; сарафан вышит скатным жемчугом. Рядом – смертный в княжеском кафтане. Пир горой, братину по кругу пустили, скоморохи пляшут. Грёза светится, от глаз по стенам яркие блики, на лице полуулыбка.
– Бг'ачное ложе смотг'еть будем? – как бы невзначай интересовался демон. Кривился: – Тьфу, гадость. Непг'еменно!
Отворачиваться нельзя. Закрывать глаза запрещено: ошейник чутко шипит на непослушание. Поэтому научился равнодушию: ну, полудница, и что? Мало ли полудниц по лесу смертных очаровывает. Вон, какой славный узор по краю волшебного блюда выведен, а по земляному полу червяк извивается…
Затем демону надоела забава. И я лишился возможности видеть полудницу.
Рыщу по катакомбам колдовской свиток. С ним обретёт Филотанус власть безмерную: лес – под топоры, Кощея – в темницу, нашу речь заменить на иноземную, деревянных человечьих идолов – в костёр, неугодных – в расход, людей – в скотское рабство. Меня, игрушку безвольную, швырнёт на забаву злыдням. Те уж давно облизываются. Припомнят и отрезанные крылья, и обломанные рога, выбитые зубы и скаредные шутки.
Не хочу! Умру здесь и сейчас. Поделом. Я и так давно мёртвый. Уже и забыл, каково быть живым. Каково это бегать человеком. Начал жить человеком, закончил нечистью в ошейнике раба. Оборотень Тень – лишь промелькнувшая тень на каменной стене пещеры жизни. Звено в оковах бытия… Ни памяти, ни следа, ни тени.
Смерть лучше ожидать в человеческом обличии. Лёг на бок, обнял поджатые колени. Приди, матушка-избавительница – услада от жизненных бед.
– Смерть, я тебя иной представлял.
Уж чудится: будто смерть – маленькое жёлто-рыжее пятнышко, прям моча на снегу. Дует Смерть в дуду, шире ушей раздуваются щёки.
Или не Смерть это вовсе? Тогда почему тянет уши вырвать, в глотку засунуть?
Рука сама нащупала камень, подняла и швырнула в жёлтое пятно. Не мешай умирать! Жёлтое пятно – в сторону, дудка – в другую. Громко стукнуло, ойкнуло, звякнуло, выругалось и смолкло.
Тишина нахлынула так резко, что я потерял сознание.
Приснился лес. Солнышко, яркая листва, букашка жужжит. Мягкий мох под лапами, стайка вертлявых птиц на ветках чертополоха. Вдруг куст обернулся знакомцем, лешим Шарашкой, и как гаркнет:
– Не шпи! Вштавай!
Вовремя я очнулся. Вскочил, перекатился по полу и вжался в стену. Как хорошо, что тело снова слушается!
На том месте, где я валялся пустой шкурой, топчется поросшая мхом гора. Затем неторопливо повернулась – бог Черногор! – торчат три длинных змеиные шеи с рогатыми головами.
– Уж не сородич ли Церберу? – Случалось мне встречаться с этим милый псом. Лапу научил подавать и выть на невидимую из ада луну. – фьють, хорошая собака. ??? ???? ?????! ?? ???????! Не бойся!
Три пары глаз одновременно моргнули. Средняя голова облизнулась длинным раздвоенным языком. Сверкнули кинжальные клыки.
– Нет, не собака.
У этой бочки с лапами с Цербером только и сходства что голов более одной. Разглядываю толстую грудину: где уязвимое место? На вид чешуя крепче самолучших доспехов.
Вот ведь окаянный!
Перекувырнулся в безопасный угол. Там, где я стоял, в стене вдруг дыра, рухнули камни. Вот это удар! Силён хвост!
Я залёг за сундуком. Вон, чудовище, рыщет – аж под потолком ноздри раздуваются.
Ищи-ищи, меня за сундуком нет, зря зубами щёлкаешь. Под ТВОИМ чешуйчатым брюхом нырнул и вот уже за колонной.
Конец ознакомительного фрагмента.