Ну все для человека!
Шрифт:
Кастрюля на плите, в унитазе засор, на полу свежая краска. А чтоб не пройти, не прилечь после работы! И зачем все эти муки вообще? А товарищи снова не спят, откройте окно, какая луна, а звезды.…
Да сколько можно? Когда же я-то, наконец, полюблю, и буду также скакать? На звезды смотреть, на просторы вселенной. На башенный кран с поворотной стрелой? Да есть ли такой человек, ради которого захочется мыться?
Захочется носки стирать каждый день?
К чему?
Интересно,
Я-то живу и не знаю, а домой приду, Оксаны нет! А она ушла восвояси, написала записку, спасибо за шапку, за цветной телевизор. А мне как жить? Что делать по вечерам? В окно смотреть на прохожих?
А у меня то локоть зачешется, то колено. Я смотрю, мужики тоже чешутся. То шея, то нога, и никто не скажет, к чему? Что нас ждет впереди? Будем спать в новом месте, на новых кроватях? Будем идти вдоль моста? Может, жены чемоданы собрали, а мы все-то в раздевалке, спины друг другу чешем. А товарищи просят, как отказать?
И как-то неспокойно мне стало, прям тревога в груди. Да мне страшно домой идти, вдруг там Оксанины родственники сидят, да что им сидеть, улеглись на нашу кровать! Вот тебе и колено! Мне придется где-то в другом месте спать. А где? У кого?
Так не лучше ли пойти сразу к Михе? И ванна свободная, и нет никого! А он рядом стоит, чешет спину Коляну. Так и Коляна надо с собой позвать, дома-то ему никто не почешет, а втроем-то мы и за стол можем сесть. Вот тебе и шея!
Пришли мы все к Михе, тут же легли на кровати, стали мечтать, представлять свое будущее, себя в пиджаках. Я так плащ хочу длинный и шляпу с большими полями, а Миха гитару достал, начал петь про любовь. Тут я про Оксану вспомнил, надо позвонить, думаю, спросить, кто приехал-то хоть? Надолго?
Звоню, а Оксаны нет. Вот здрасьте! И где же она? Может, на вокзал пошла, стоит там поезда встречает, вот-вот расплачется. А Миха атлас достал, ему интересно, где железные дороги построены, где какая разработка ведется, что за залежи на севере, что за на юге? Каковы урожаи зерна? Да мы в такой стране живем, где всего много!
Наконец, Оксана трубку взяла, а мне так радостно!
– Оксана, – говорю, – на севере нашей страны обнаружены запасы серного колчедана и медной руды, Оксана!
А она трубку бросила. Ну, ни чем не интересуется человек! Другой бы обрадовался, вопросы стал задавать, а ей же постель всем стелить надо, всем спину шоркать! С дороги-то все в ванную сразу, ехали трое суток, не мылись. Вот думаю, родственнички, да хоть бы не моей мочалкой!
Прихожу домой на следующий день, а Оксана чемодан собирает. Ну, конечно! Этого и надо было ожидать, а я готов. Меня не удивишь! С утра поясница чесалась, потом под лопаткой. Смотрю по сторонам, никого нет.
– А что, уже уехали? – говорю я, а мне не верится, что так быстро.
– Кто? – удивляется Оксана и кидает в чемодан свои вещи.
– Родственники твои, – говорю я. – Кто ж еще?
– Совсем запился, – говорит она и вешалки из шифоньера снимает.
– Я, – говорю, – Оксана, между прочим, у Михи ночевал, а куда мне еще идти? Ну, куда?
– У тебя будто дома нету, – говорит она, – лишь бы шататься.
А мне обидно! Я-то на кровати на чужой спал, заснуть никак не мог, думал, хоть дома всем хорошо, все рады. А Оксана не рада! Ей бы только телевизор забрать, шарф мохеровый, шапку.
– Телевизор я тебе не отдам, – говорю я.
– Ну и не надо, – она кинула в меня свой кроличий полушубок. – Мне от тебя ничего не надо!
А мне уже кажется, что она мужика себе нашла. Ну конечно! У него, наверное, и стенка есть дома с хрустальными вазами и палас на полу. Оксана будет ходить по нему, ну и пускай! Пускай ходит, а я буду на диване лежать, телевизор смотреть.
Может, чесаться, наконец, перестану?
Доска почета
Всякий раз, когда я вижу людей по телевизору, как им там вопросы разные задают, то я тоже хочу таким человеком стать. Чтобы мною гордилась моя страна!
Чтобы имя мое произносилось на разных собраниях и даже по радио. Чтобы люди шли мимо доски почёта и мимо пройти не могли. Останавливались. Потому что я там вишу, с пылающим взором. Я даже думать стал, как инициативу свою проявить, как попасть в этот список, в эту гордость советской державы.
Ясно одно. Надо к начальнику подход найти. Он ведь один и решает где кому быть. А я так загорелся этой целью, что ни есть, ни спать не могу. Всё думаю, как на себя внимание обратить. Чтоб заметили, чтоб как-то заинтересовались. Обидно ведь будет, если я всю жизнь на одном предприятии проработаю, а имя моё так и останется неизвестным.
Думал я думал, и решил попробовать с заведующего производством.
– Виктор, – говорю, – Степаныч, – а что это у вас такое с лицом происходит? Никак переживаете за коллектив? За выполнение плана?
– А как же не переживать, – волнуется он, – когда у нас соревнование с соседним заводом. А мы и половину от нормы еще не сделали.
– Да не мучьте вы себя так, Виктор Степаныч, – успокаиваю я. – Кто эти нормы устанавливал? Комитет по охране труда? Или Госрыбнадзор?
Молчит Виктор Степаныч. Задумался.
– То-то и оно! – говорю я. – А нам может производство это сокращать пора, в виду сохранения некоторых подвидов. А консервацию и заморозку наиболее ценных пород вообще прекратить.
Через неделю меня в кабинет вызывают и руку пожимают.
– Спасибо, – говорят, – Геннадий Петрович, спасибо. Вы, можно сказать, спасли человечество!
И назначают меня председателем в комитет по охране окружающей среды. И даже на радио приглашают выступить. Я, конечно, выступил. Так, а мне мало! Мне на доску надо, чтоб все меня видели, чтоб гордились. Подошел я к начальнику цеха.