Ну все для человека!
Шрифт:
И солнце как-то по-особенному светит.… А я сижу, и нет бы, рассмеяться мне, или в пляс пуститься от радости, или сказать что-нибудь такое проникновенное, чтобы слезы от счастья навернулись. Или к жене своей кинуться, руки её в муке расцеловать.…
Нет же. Сижу я и с места со своего не сдвинусь. А потом жалею, что вот так, живу себе, живу и вроде бы на работу хожу, а душа почему-то не радуется, не смеётся… Что с ней? А так хочется человеком себя почувствовать. И плакать и смеяться, и не прятать свои слабости.
Наоборот, пусть все о них знают! Пусть видят, что
Или в столовую все бегут, спотыкаются, будто гарнир сейчас закончится, а я иду, и на стены смотрю. Что у нас на них, какие объявления? Может, думаю, фамилия моя где написана, может, благодарность выражена.
Или зарплату нам выдадут и все от радости чуть ли не пляшут, а я сяду себе и сижу под знамёнами, думаю, как прожить? Чтобы и сапоги Верке купить и колбаски, и какую копейку на отпуск отложить. Хоть раз в году на море посмотреть, на чаек…
А тут к нам концерт приехал. Мы в актовый зал пришли, сели, и сидим, ждём, когда, наконец, на сцене кто-нибудь появиться. А мне домой охота. Что мне на их концерт глядеть, когда у меня дома жена есть. К тому же она тесто замесила, к вечеру говорит, пирожков напеку.
В общем, не выдержал я и стал к выходу пробираться. А народ с утра стульями кидался, а тут вдруг культуры захотел. Чтоб пели ему и стихи читали. Вышел я тихонько из зала, а на встречу мне культмассовый сектор, Семён Петрович с пышной такой дамой. А дама не с нашего завода, перчатки до локтей прям до самых и лицо в пудре.
– Виолетта Евгеньевна, – говорит культмассовый сектор, – это же какая радость для всего нашего рабочего класса! Последний год пятилетки, сами понимаете, силы на исходе, нервы на пределе, а тут как раз вы со своими музыкальными номерами! Как кстати!
– Ой, да не переживайте вы так! – говорит Виолетта низким, как у мужика голосом. – Это наша задача пробудить в трудящихся массах патриотизм и прочие чувства, необходимые для выполнения государственного плана.
– Как хорошо вы сказали! – обрадовался культмассовый сектор. – Нам только этого и не хватает!
Тут они поравнялись со мной, а я сделал вид, будто объявления читаю.
– А что у нас товарищ не в зале? – спрашивает Виолетта мужицким голосом. Тут из зала донеслись какие-то патриотические звуки. – Слышите, – вдруг зашептала Виолетта, – это играет наш аккордеонист Василий Заиграев. После его выступления на металлургическом комбинате все металлурги взялись, наконец, за металл и вылили новый сверхпрочный сплав для сковородок. Вот как музыка влияет на человека!
– Это удивительно! – в полном восторге произнес культмассовый сектор. – Надеюсь, после выступления товарища Заиграева, рабочие нашего деревообрабатывающего завода поймут, наконец, чем отличается одно дерево от другого.
Тут из зала долетело какое-то женское завывание, как будто бы деревенская баба неожиданно попала под колёса.
– Это несравненная Людмила Удальцова, – шепотом говорит Виоллета. – Меццо-сопрано. От её выступления на швейной фабрике все швеи принялись, наконец, за дело и нашили двойную норму утеплённых мужских кальсонов. Теперь наши мужчины надёжно защищены.
– Невероятно! – воскликнул культмассовый сектор. – Это так актуально!
Тут из зала донеслись хлопки, крики трудящихся «браво», чуть ли не свист, потом всё стихло и кто-то начал стучать по клавишам, да так, что всё внутри у меня пришло в движение.
– Пройдёмте в зал, – говорит Виолетта культмассовому сектору. – Я вас познакомлю с неподражаемой Анжелой Краснобойко. От её вариаций Баха на кирпичном заводе кирпичей стало гораздо больше.
Она решительно подхватила культмассовый сектор под руку и оба они устремились в зал. До того видимо музыка ими овладела, что они даже про меня забыли. А я домой вприпрыжку побежал, так а пирожки же с капустой меня ждали и жена моя неподражаемая.
Зашёл я в квартиру и сразу почувствовал, что домой пришел. Впервые, можно сказать, почувствовал. А Верка из кухни вышла, руки в муке, волосы под косынку спрятаны. Я к ней с порога кинулся, не удержался почему-то, так она же для меня старается, ей может, самой-то пирожки эти сто лет не нужны.
Схватил я её, а она даже не против оказалась, наоборот, возрадовалась! А я не пойму что со мной? Может, это аккордеон так подействовал, или меццо-сопрано или вариации, только взял я ее за руки и каждый пальчик в муке расцеловал. А потом такое вдруг сказал, что у неё слезы на ресницах заблестели.
Вот что музыка со мной сделала!
Такая страна!
Ну что не жить, товарищи? Что не радоваться? В такой стране живем, что не только нам, но и мы себе сами завидуем! И шахты у нас и железные дороги у нас, и цветные металлы у нас вместе с черными.
А сколько никеля, товарищи! А молибдена! Да ты хоть пол света обойди, а такой страны тебе как наша не найти. Нигде так легко не дышится, не живется, не строится. Нигде так хорошо не слышны голоса рабочих, идущих после смены домой. Нигде так громко не стучат их большие, грубые сапоги, выданные на складе Михалычем.
И нигде так крепко не пахнет потом, выработанным двенадцатью часами ударного социалистического труда. Я тоже иду, и оттого, что идем мы все вместе, мне каждому руку пожать хочется и в лицо в это обветренное заглянуть. Заглянуть и запомнить. Ведь это мы, не кто-нибудь, будем строить наше светлое будущее.
Наше счастье и нашу судьбу. Так у нас и план уже есть, и смета и даже список материалов. Строй, не ленись! Да еще страна такая, что я другой такой страны сроду не знаю! Только я смотрю на эти лица, и как же хочется мне, чтобы все мужики были счастливы! Все до одного и сегодня.
Чтобы жены их дома встретили, борща горячего налили, подбодрили. Чтобы слова какие-то добрые сказали, посмотрели, наконец, в их сторону.
На заводе-то нам целый день руки жмут, спасибо говорят.
– Товарищи, – говорит Федор Афанасьич, а сам грамоты раздаёт. – Вы молодцы! Вы такие молодцы у меня!