Нужна ли Америке внешняя политика?
Шрифт:
То, что считается общей политикой альянса в отношении России, часто представляет собой сентиментальную интерпретацию личности нынешнего российского лидера. Одно время это был Борис Ельцин, а сейчас (по крайней мере, на начальной стадии) Владимир Путин. Это позволяет каждому ее члену свободно проводить государственную политику в соответствии с психологическими критериями, которые он разрабатывает сам для себя.
Расхождения в экономической сфере, пожалуй, даже острее. Крупные торговые трения возникли по ряду угроз ответных мер Соединенных Штатов против Европы по поводу бананов и говядины и, соответственно, Европейского союза в отношении Соединенных Штатов по поводу американского налогообложения экспорта. Обе стороны Атлантики на момент написания книги зашли в тупик по поводу того, как или даже вообще стоит ли начинать новые многосторонние торговые переговоры во Всемирной торговой организации. Они расходятся как по существу, так и по процедурным вопросам. А на горизонте маячит еще одно столкновение – по вопросу об энергетической политике, особенно в случае сохранения высоких цен на нефть.
Гораздо более тревожным является утрата человеческого общения между двумя берегами Атлантики, которая происходит, несмотря на беспрецедентные взаимные поездки. Больше американцев и европейцев стало посещать другой континент по сравнению с прошлым. Но они перемещаются в коконе своих предубеждений или профессиональных отношений, не имея знаний истории и нематериальных ценностей другой стороны Атлантики. То, что нынешнее поколение американцев знает о Европе, не выходит далеко за рамки деловых контактов и не затрагивает политические и культурные связи. С другой стороны, Соединенным Штатам, про которые большинство европейцев знает только через свои СМИ, вынесен смертный приговор как стране с якобы неудовлетворительной системой медицинского страхования, переполненными тюрьмами и другими такого же рода стереотипами.
Разумеется, главные руководители Европы использовали вступление Джорджа У. Буша на пост президента для подтверждения своих обязательств в отношении атлантического альянса. Однако остается вопрос: является ли этот альянс выражением общей судьбы или он превращается в страховочную сетку для сугубо национальных или региональных политических линий? Перед руководителями обеих сторон по берегам Атлантического океана нет более важной проблемы, как ответить на эти вопросы.
Изменения взаимоотношений в рамках Атлантического альянса.
Смещение в отношениях в атлантическом альянсе не вызвано специфической политикой отдельных руководителей; скорее, эти политические линии отражают реакцию на четыре фундаментальных изменения в традиционных отношениях:
• распад Советского Союза;
• объединение Германии;
• растущая тенденция отношения к внешней политике как к инструменту внутренней политики; нарождение европейского самосознания.
С тех самых пор, как Америка вступила в Первую мировую войну в 1917 году, ее политика основывалась на признании того, что в ее геополитических интересах не допустить доминирования в Европе потенциально враждебной державы. Чтобы отстоять этот интерес, Соединенные Штаты отказались от своей традиционной изоляции после Второй мировой войны и вступили в конфронтацию с Советским Союзом в ходе длительной борьбы. В Европе приветствовали роль Америки и в том, и в другом случае, даже когда ее миссионерская прыть и тенденция равнять внешнюю политику с моральным совершенствованием раздражающе действовали на руководителей, национальная история которых научила их следовать ценностям более ограниченных амбиций. Осознание того, что советской угрозе можно противостоять только совместными усилиями стран, выходящих на берега Атлантики, и подчинением в большой степени своих национальных интересов общей пользе, стало основой существующей структуры альянса – возможно, самой эффективной за всю историю.
При этом развился такой подход с обеих сторон Атлантики, который выходил за традиционные рамки совместной обороны: члены Североатлантического альянса считали, что они принадлежат уникальному и специальному сообществу со своими ценностями, а не просто соединению неких национальных интересов. Однако конец советской угрозы возродил искушения в плане более традиционных партнеров национальной дипломатии и внутренней политики, что мы обсудим далее в этой главе.
Объединение Германии ускорило эти тенденции. Одна из ироний судьбы, что Германия выходит сильнее в отношениях со своими соседями после каждой из мировых войн, в которых она терпит поражение, чем она бывала до их начала. Ничто так четко не доказывает ограниченность человеческого предвидения, как итоги этих войн. Германия сыграла важную роль в развязывании Первой – хотя другие европейские государства охотно воспользовались такой возможностью – и она, и только она одна спровоцировала Вторую для того, чтобы добиться доминирования в Европе и, вероятно, во всем мире. Если бы Германия не участвовала в этих войнах, она почти автоматически достигла бы господствующего положения, по крайней мере, в рамках Европы, к чему она сейчас приближается на основе мощи своей экономики и жизненной энергии своего народа. И все это несмотря на два поражения, оккупацию своей территории иностранными войсками и ее разделение на два соревнующихся государства на протяжении более чем четырех десятилетий. Катастрофа периода нацизма, раздел страны и тот факт, что демаркационная линия холодной войны проходила через ее центр, убедила основателей новой немецкой демократии в том, что они больше всего должны избегать любого повторения национального развития в одиночку.
Германия, последнее крупное европейское государство, которое было объединено, стало страной не в результате народного движения, а потому, что князья различных немецких княжеств объявили об образовании государства в 1871 году вслед за инициативой Пруссии, нанесшей им военное поражение за пять лет до этого. В Германии, в отличие от других крупных европейских государств, национализм и демократия развивались врозь, часто вступая в конфликт друг с другом, – отметины этого имели место на протяжении большей части столетия. В итоге германский национализм носил некий абстрактный, эмоциональный и романтический характер.
Всего важнее то, что ему недоставало чувства меры. А это превратило стратегические проблемы, вызванные географическим расположением Германии в центре Европы, в постоянный источник нестабильности на континенте. До объединения в 1871 году разделение Германии на десятки маленьких государств на протяжении двух столетий позволяло ее соседям оспаривать европейский баланс сил на немецкой территории. После объединения Германия перешла к другой крайности, стремясь найти безопасность против всех своих соседей одновременно. Но если Германия была достаточно сильна, чтобы нанести поражение всем своим соседям, когда они выступали единым союзом, то она была со всей очевидностью настолько сильна, что могла сокрушить их поодиночке. Таким образом, попытки Германии избежать своего стратегического предназначения приводили к самому страшному для нее кошмару: коалиции всех соседних государств против нее. Столетиями Германия была либо слишком слаба, либо слишком сильна, чтобы сохранять мир в Европе.
В итоге эта проблема была решена только дважды в истории Германии: Отто фон Бисмарком в первые десятилетия объединенной Германии в XIX веке и после Второй мировой войны Конрадом Аденауэром и его преемниками на посту канцлера Федеративной Республики. Бисмарк сделал ставку на безопасность посредством дипломатической гибкости. Он старался организовать отношения между европейскими государствами таким образом, чтобы у Германии было всегда больше вариантов, чем у любого возможного противника, тем самым не допуская создания враждебных ей коалиций. Такое проявление изобретательности оказалось слишком тонким и сложным для его преемников, которые дипломатическое мастерство заменили гонкой вооружений и скатились к Первой мировой войне, начав излишне играть мускулами.
Аденауэр и его преемники унаследовали потерпевшую поражение, разделенную и опустошенную Германию, чье пристрастие к авантюрам в одиночку истощилось в ходе двух войн. Они уяснили, что прошлое поведение Германии вызвало так много недоверия, чтоб позволить себе стиль Бисмарка в виде тонких комбинаций, и что тенденция к немецкому романтизму возобладает над чувством меры, на котором строилась дипломатия в стиле Бисмарка. В любом случае национальная дипломатия была поставлена в рамки реалий оккупации союзническими войсками.
Поскольку разделение Германии в результате холодной войны протянулось на десятки лет, Федеративная Республика подчеркивала свои приоритеты как приверженность атлантизму, так и свою европейскую принадлежность. Она искала безопасность от советского военного давления, поддерживая американское лидерство в атлантическом альянсе, и она стремилась добиться легитимности перед лицом восточногерманского советского сателлита, приняв политическое лидерство Франции в вопросе европейской интеграции. Заняв подчиненное положение по отношению к Соединенным Штатам в рамках НАТО и к Франции внутри Европы, Федеративная Республика вышла через несколько десятков лет после своего безоговорочного поражения как сильнейшая военная и экономическая держава в Европе и как ключевой строительный блок атлантической солидарности.