Нужная вещь

Вулф Том

На высоте сорок тысяч футов Йегер начал набирать скорость. Он включил дожигатель, и его отбросило к спинке кресла: двигатель развивал теперь примерно шестнадцать тысяч фунтов осевой нагрузки. Когда стрелка махометра достигла отметки «2,2», он потянул за рычаг и начал подъем. Дожигатель должен был поднять его на шестьдесят тысяч футов, прежде чем кончится топливо. Именно в этот момент он включил ракетный двигатель. Ужасный толчок… Йегера снова отбросило назад в кресле. Нос самолета задрался вверх на семьдесят градусов. Перегрузки начали расти. Самолет несся прямо в синеву неба. На высоте семьдесят восемь тысяч футов загорелась лампочка на консоли… как обычно. Главный двигатель перегревался от ужасной силы трения при подъеме. Йегер отключил двигатель, но ускорение не прекращалось. Кто знает это ощущение, тот все поймет. Эта машина просто фантастическая! Сто тысяч футов… Он выключает ракетный двигатель. Подъем по-прежнему продолжается. Перегрузки исчезают, и вас словно бы подбрасывает вперед… Наступает состояние невесомости — корабль достиг вершины дуги… Сто четыре тысячи футов… Полная тишина… Высота двадцать миль… Небо почти черное. Йегер смотрит прямо в него, потому что нос корабля задран вверх. Угол атаки по-прежнему около пятидесяти градусов. Йегер достигает вершины дуги и начинает спуск. Он толкает боковой рычаг, чтобы опустить нос корабля. Но ничего не происходит… Он слышит, как срабатывает двигатель, но нос не шевелится. Он по-прежнему задран вверх. Йегер снова включает двигатель… Черт! Нос не опускается. Теперь он отчетливо понимает всю картину. В это утро на высоте сто восемь тысяч футов воздух настолько разреженный, что не оказывает никакого сопротивления, и можно легко опустить нос включением двигателей. А на высоте сто четыре тысячи футов воздух достаточно плотный, чтобы

оказывать аэродинамическое давление, и двигатели не могут его преодолеть… Он продолжает дергать рычаги реактивного управления… Из сопла на носу корабля вырываются струи перекиси водорода, но ничего не происходит. Йегер продолжает падать, а нос по-прежнему смотрит вверх. Пределы характеристик! Вот они, получите! «Конверт» не хочет раздвигаться. И корабль срывается в плоский штопор. Он вращается вокруг своего центра тяжести, как вертушка на палочке. А голова Йегера приходится на внешнюю грань этой окружности и тоже вращается. Он снова дергает боковой рычаг. Перекись водорода закончилась. В главном двигателе остается шестьсот фунтов топлива, но они сейчас бесполезны. Чтобы снова включить двигатель, нужно пустить корабль в пикирование носом вниз, прогнать воздух через впускную трубу и дать двигателю набрать обороты. Без оборотов не будет гидравлического давления, без него вы не сможете сдвинуть стабилизаторы на хвосте, а без стабилизаторов нельзя управлять чертовой машиной на низких высотах… Йегер по-прежнему падал в плоском штопоре… Он вращался в бешеном темпе… Он заставил себя следить за показаниями приборов… Не много-то и разглядишь, а тут еще это головокружение… Он уже опустился до восьмидесяти тысяч футов, а обороты двигателя по-прежнему на нуле… Он падает со скоростью сто пятьдесят футов в секунду… Девять тысяч футов в минуту… И что мне теперь делать?… Здесь, на краю бездны… Я попробовал А! Я попробовал В! — Проклятая машина не издает ни звука… просто крутится в небе, как отрезок трубы. У Йегера остается последняя попытка — воздушные тормоза, парашютное устройство в хвосте, замедляющее движение корабля… Стрелка альтиметра продолжает ползти вниз… Двадцать пять тысяч футов… Но альтиметр настроен на уровень моря. А значит, он всего лишь в двадцати одной тысяче футов над пустыней… Бездействие продолжается… Он включает воздушный тормоз. Бац — с сильным толчком выбрасывается парашют… Он тянет хвост вверх… Штопор прекращается. Нос направлен вниз. Теперь остается сбросить парашют за борт и дать машине пикировать и набирать обороты. Он выбрасывает парашют за борт… и зверюга снова подпрыгивает вверх. Нос снова направлен в небо! Это все задний стабилизатор… Его ведущая лопасть заблокирована — застыла в положении для набора высоты. Без оборотов двигателя и гидравлических регуляторов Йегер не может пошевелить хвост… Нос задран вверх на угол выше тридцати градусов… Все начинается снова… Снова штопор… Нет оборотов, нет энергии, нет больше воздушного тормоза, а остается лишь скорость — сто восемьдесят узлов… Он уже на высоте двенадцать тысяч футов… Восемь тысяч футов, над какой-то фермой… И уже не помогут ни учебник, ни старые трюки, ни двадцать лет в военной авиации… Избран или проклят! Она может лопнуть по любому шву! Чак не выбрасывался с парашютом с того дня, как его сбили над Германией, — ему тогда было двадцать лет. Я попробовал А! Я попробовал В! Я попробовал С! — одиннадцать… семь тысяч футов до фермы… Йегер сжимается в комок, тянется под сиденье за пусковым кольцом и дергает его… Его выбрасывает из кабины с такой силой, что он испытывает что-то вроде контузии… Он ничего не видит… Толчок в спину… Это сиденье отделилось от него и от парашютного устройства… Голова прочищается… Он высоко в воздухе, в своем компенсирующем костюме, и смотрит через щиток шлема… Каждая секунда кажется чудовищно долгой… бесконечной… такое медленное движение… Он висит высоко в воздухе, в невесомости… Корабль падает со скоростью около ста миль в час, а ракета катапультирования подбросила его вверх со скоростью девяносто миль в час… В семи тысячах футов над пустыней наступает невесомость. Рядом проплывает его кресло… Оно обращено к нему торцом, нижней частью… Красная дыра… углубление, где раньше находился механизм катапультирования… Из него капают огненно-красные капли… лава… остатки ракетного топлива… Оно сверкает и сочится из этой впадины. В следующий момент они оба летят вниз, он и кресло… На парашютном устройстве имеется оболочка, к которой прикреплен стабилизирующий парашют, — он снимает оболочку таким образом, чтобы главный парашют раскрывался постепенно и не повредил спину пилота в момент, когда раскрывается купол. Это устройство предназначено для катапультирования на скорости четыреста-пятьсот миль в час, но Йегер движется на скорости лишь около 175. В эти бесконечные несколько секунд стропы парашюта распрямляются, а Йегер, сиденье и сверкающая красная впадина вместе проплывают по воздуху… Но теперь кресло летит сверху… на парашютных стропах! Сиденье зацепилось за парашютные стропы, а капающая лава прожигает их… Еще одна бесконечная секунда… Йегер резко дергает плечами вверх — купол парашюта раскрывается, и в этот самый момент лава брызжет в смотровой щиток его шлема. Что-то колет его в глаз… Он ничего не видит… Левый глаз залит кровью… Она льется по лицу, а лицо… охвачено пламенем. Господи! сиденье… Дерганье парашюта резко снизило скорость, но сиденье продолжало падать. Оно выпало из строп и врезалось торцом прямо в щиток… сто восемьдесят фунтов металла. Они пробили насквозь двойной смотровой щиток. Йегер горит! Внутри шлема — раскаленная ракетная лава… Сиденье куда-то подевалось… Он не может разглядеть — кровь струится из левого глаза, а шлем наполнен дымом. Резина! Это затычка между шлемом и компенсирующим костюмом… Она загорелась… И ракетное топливо не гаснет… Йегер чувствует стремительное движение… Он даже может его слышать… Вся левая часть шлема охвачена пламенем… Языки пламени лижут его шею и левую сторону лица… Кислород! Горящее топливо прожгло резиновую затычку автоматической подачи кислорода, и кислород хлынул в шлем, в лицо пилота. Стопроцентный кислород! О боже! Теперь лава горит просто адским пламенем… Все, что может гореть, охвачено огнем. А остальное — плавится. Хотя в щитке и пробита дыра, шлем все равно полон дыма. Йегер задыхается… не может видеть… Левая половина головы в пламени… Он поднимает вверх левую руку… Перчатки компенсирующего костюма пристегнуты к рукаву… Он просовывает руку через дыру в щитке и пытается, действуя ею как черпаком, подогнать воздух ко рту… Языки пламени… Они повсюду… Пламя охватывает перчатку — в том месте, где она соприкасается с лицом… Пламя просто пожирает ее… Указательный палец загорается… Его проклятый палец горит! Но он не может им пошевелить… Немного воздуха! А остальное не важно… Он наглотался дыма… Нужно открыть смотровой щиток… Он помят… Йегер заключен в маленький сломанный шар и умирает в облаке своей собственной горящей плоти… Что за вонь! Резина и человеческая кожа… Нужно открыть щиток… Иначе не остается выхода… Он начисто разбит… Йегер просовывает обе руки снизу… Чудовищное усилие… Щиток поднимается… Спасение!.. Волна воздуха смывает все — дым, пламя… Горение прекращается. Он может дышать. Он может видеть правым глазом. Пустыня, заросли мескито, сиротливые деревья Джошуа медленно надвигаются на него… Он не может открыть левый глаз… Теперь он чувствует боль… Боль. Полголовы обожжено… Но это не самое худшее… Проклятый палец! Господи! Он узнает местность, он пролетал над нею миллион раз… Вон шоссе 466, а вон его пересекает трасса 6… Левая перчатка практически сгорела… Перчатка и левый указательный палец… их невозможно различить… Похоже, будто они сгорели в духовке… Он недалеко от базы… С этим пальцем случилось что-то неприятное… Почти приземление… Йегер готовится… Ужасный толчок… Он опускается на мескито, оглядывает пустыню одним глазом… Он встает… Черт побери! Он цел! Он едва может пошевелить левой рукой. Проклятый палец просто убивает его. И еще — целых полголовы… Он начинает освобождаться от парашютной «сбруи», сворачивает парашют. Все как положено… Некоторые из стропов почти расплавились от лавы… Ему по-прежнему кажется, будто голова еще горит… Боль идет откуда-то изнутри… Но ему надо снять шлем… Ужасная операция… Он не решается притронуться к голове… Она кажется просто огромной… Кто-то бежит к нему… Это парень лет двадцати — он спускается с шоссе. Он подбегает поближе, рот у него изумленно раскрывается, он смотрит на Йегера с ужасом…

— С вами все в порядке?

Этот взгляд на его лице! Господи всемогущий!

— Я тут ехал! Я видел, как вы спускаетесь!

— Слушай, — говорит Йегер. Боль в пальце просто ужасна. — Слушай, у тебя есть нож?

Парень засовывает руку в карман и вытаскивает перочинный нож. Йегер начинает срезать перчатку с левой руки. Он не может больше этого выносить. Парень стоит рядом, словно загипнотизированный. Судя по его взгляду, Йегер представляет, как он сейчас выглядит. Его шея,

вся левая сторона головы, ухо, щека, глаз, половина волос, должно быть, сгорели. Глазница рассечена и распухла, покрылась запекшейся кровью. Лицо, ноздри и губы испачканы горелой резиной. А он стоит посреди пустыни в компенсирующем костюме, с задранной головой, прищурившись на один глаз, и работает над левой перчаткой перочинным ножом. Нож прорезает перчатку насквозь и входит в палец… Перчатку и палец уже невозможно воспринимать по отдельности. Похоже, палец расплавился… Надо стянуть перчатку — ужасно больно. Он стягивает перчатку, и вместе с ней слезает толстый ломоть обгоревшего мяса с пальца. Жареное сало…

Громкий звук — это парень. Его тошнит. Это было для него слишком, бедный ублюдок. Он смотрит на Йегера. Его глаза открыты, рот тоже. Он не может удержаться от рвоты.

— О боже, — говорит он. — Вы… Это просто ужас!

Еще один добрый самаритянин! Еще один врач! И тут же ставит диагноз! Это все, что нужно человеку: в возрасте сорока лет пролететь сотню тысяч футов в плоском штопоре, проделать в земле дыру на миллион долларов, сжечь полголовы и руку, практически лишиться глаза… и тут же появляется добрый самаритянин, которого словно бы послал дух самой Панчо Барнес, чтобы произнести полуночный вердикт посреди сиротливых деревьев Джошуа. А раздвижные двери громыхают, и фотографии сотни погибших пилотов раскачиваются в своих рамках:

— О боже… Это просто ужас!

Через несколько минут прибыл спасательный вертолет. Медики нашли Йегера стоящим посреди мескито — его и какого-то парня, проезжавшего мимо. Йегер стоял прямо, со свернутым парашютом и со шлемом в изгибе руки и спокойно смотрел на них тем, что осталось от его лица: как будто они привезли ему новое назначение.

В госпитале выяснилось, что Йегеру повезло. Кровь, залившая левый глаз, запеклась, образовав прочную корку, иначе Йегер мог бы лишиться глаза. Он получил ожоги головы и шеи третьей и второй степени. Их пришлось лечить в госпитале целый месяц, но зато не осталось никаких уродливых следов. Йегер даже полностью восстановил работоспособность левого указательного пальца.

Случилось так, что в день полета Йегера, примерно в то время, когда он направлялся на взлетную полосу, секретарь госбезопасности Роберт Макнамара объявил, что программа Х-20 сворачивается. Хотя официально Лаборатория пилотируемых орбитальных полетов продолжала действовать, было очевидно, что никаких военных космических путешественников в Америке не будет. Парни из Хьюстона оставались единственными. Вершина пирамиды принадлежала им и могла довести их до звезд, если они были на то способны.

Йегер снова получил статус летчика и возобновил преподавание в своей школе. Он совершил еще более сотни вылетов на тактических бомбардировщиках В-57 в Юго-Восточной Азии.

Никто так и не побил рекорд русских на NF-104, и даже не пытался. На высоте более ста тысяч футов в «оболочке» самолета оказывалось полным-полно дыр. А Йегер больше и не стремился установить рекорд в небе над пустыней.

ЭПИЛОГ

Что ж, бог дал — бог взял. После триумфа Гордона Купера Алан Шепард развернул кампанию за еще один полет на «Меркурии» — трехдневный, в который должен был отправиться он сам. Его поддерживали Уолт Уильямc и большинство астронавтов. Но Джеймс Уэбб с легкостью лишил их молчаливого благословения президента Кеннеди и объявил, что проект «Меркурий» полностью завершен. НАСА и президентской администрации хватало хлопот и без продолжения полетов «Меркурия»: нужно было получить от Конгресса сорок миллиардов долларов на лунные программы «Джеминай» и «Аполлон». Атмосфера двухгодичной давности, когда Кеннеди вздымал руки к луне, а конгрессмены аплодировали и предлагали неограниченный бюджет, полностью испарилась… Разве космическая гонка была гонкой за выживание? Разве Соединенным Штатам угрожало вымирание нации? Разве тот, кто контролировал космос, контролировал и землю? Разве русские собирались поставить красную отметку на Луне? Настроения тех дней все уже забыли. В середине июня 1963 года Главный конструктор (по-прежнему безымянный гений!) запустил на орбиту «Восток-5» с космонавтом Валерием Быковским на борту, а два дня спустя на борту корабля «Восток-6» в космос отправилась первая женщина — Валентина Терешкова. Они оставались на орбите три дня, летели на расстоянии трех миль друг от друга и приземлились на советской территории в один и тот же день, но даже это не воскресило былой воинственности Конгресса.

В июле Шепарда начал беспокоить звон в левом ухе и периодические головокружения — это были симптомы болезни Менье, поражающей среднее ухо. Как и Слейтону, ему пришлось отказаться от активной деятельности астронавта, и летать он мог только на самолетах, со вторым пилотом на борту. А Слейтон тем временем принял решение, немыслимое для большинства кадровых офицеров. Он уволился из авиации после девятнадцати лет службы: не хватало всего года для получения пенсии, этой золотой награды, сиявшей на горизонте сквозь все эти годы финансовых трудностей. Проблема Слейтона состояла в том, что руководство военно-воздушных сил решило отстранить его от полетов по состоянию сердца. А как гражданский сотрудник НАСА он мог летать на высокотехнологических самолетах сколько угодно, если только его сопровождал второй пилот. Он мог повышать квалификацию, у него сохранялся статус летчика, и он надеялся, что рано или поздно докажет: у него есть нужная вещь, чтобы подняться в воздух в качестве астронавта. А в сравнении с такими соображениями пенсия значила не так уж и много.

19 июля Джо Уокер поднял Х-15 на 347 800 футов, то есть на шестьдесят шесть миль, побив прежний рекорд в 314 750 футов, установленный Бобом Уайтом годом раньше. А 22 августа Уокер достиг высоты 354 200 футов, или шестьдесят семь миль, то есть преодолел границу космоса на семнадцать миль. Кроме Уайта и Уокера только один человек поднимался на Х-15 выше пятидесяти миль. Это был дублер Уайта Боб Рашуорт, который в июне достиг высоты 285 тысяч футов — сорока четырех миль. В военно-воздушных силах установили практику награждать петлицами с надписью «Астронавт военно-воздушных сил» всех военных пилотов, кто поднимался выше пятидесяти миль. Да, они использовали само это понятие: астронавт. И теперь у Уайта и Рашуорта, первого пилота и пилота-дублера Х-15, были такие петлицы. Джо Уокер, как штатский сотрудник НАСА, для этого не подходил. Поэтому старые приятели Уокера из Эдвардса пригласили его на обед в ресторан, где они немного выпили и прикололи ему на грудь картонные петлицы. На них было написано: «Асстронавт» [3]

3

От англ, ass — осел, задница. — Прим. пер.

28 сентября семеро астронавтов «Меркурия» отправились в Лос-Анджелес на торжественный банкет, устроенный Обществом летчиков-испытателей. Вдова Айвена Кинчелоу, Дороти, вручила им Премию Айвена С. Кинчелоу за выдающиеся профессиональные навыки в проведении летных испытаний. В прессе этому событию посвятили не больше абзаца, да и тот был списан с текста речей астронавтов. После всех этих медалей «За отличную службу», после парадов и выступлений перед Конгрессом, после всех наград, которые только могли придумать политики, частные учреждения и Благовоспитанное Животное, Премия Айвена С. Кинчелоу не казалась чем-то особенным. Но для семерых астронавтов этот вечер значил очень много. Блистательный Кинч, белокурый красавец-пилот, был самым знаменитым из погибших пилотов, летавших на ракетных истребителях, и он наверняка установил бы свои собственные порядки в авиации, будь он жив. Он назначил бы Боба Уайта первым пилотом Х-15 и бог знает, что еще он сделал бы. В авиации существовало множество наград, но Премия Кинчелоу — за «профессиональные навыки» — считалась в братстве тест-пилотов главной. Семеро парней наконец-то замкнули круг и восстановили свою несколько пошатнувшуюся славу. Они добивались того, чтобы в проекте «Меркурий» пилоту досталась подобающая роль, и, шаг за шагом, добились этого. Полет Купера показал, что космическим кораблем можно управлять классическим образом, рискуя жизнью. А теперь они добились последнего, в чем им отказывали на протяжении нескольких лет, в то время как вся нация безоговорочно боготворила их: истинные братья признали их равными, признали тест-пилотами космической эры, по праву занимающими вершину пирамиды нужной вещи.

Летом Кеннеди выступил по телевидению, объявив нации, что достигнуто соглашение с русскими о запрещении ядерных испытаний. По этому поводу советский министр иностранных дел Андрей Громыко сделал еще одно предложение — о запрете размещения ядерного оружия на околоземной орбите. Советы сами положили конец мыслям о молниях, падающих из космоса. 30 августа заработало устройство, благодаря которому и запомнились сами переговоры: горячая линия, прямая телефонная связь между Белым домом и Кремлем — лучшее средство избежать недоразумений, которые могли бы привести к ядерной войне. И когда 22 ноября на Кеннеди совершил покушение человек, связанный с русскими и кубинцами, ни в Конгрессе, ни в прессе совсем не было антисоветской или антикубинской шумихи. Холодная война — это было очевидно — завершилась.