Нью-Йорк
Шрифт:
– Молодых? – подал голос Шон. – А как насчет тех, Габриэль, которые постарше?
– А! Ну так когда молодой взрослеет, он содержит семью, обрастает обязанностями. И меняется – такова человеческая природа. На улице видишь это сплошь и рядом. Ответственный человек держит пари не так, как раньше. Он действует иначе.
– В каком смысле «иначе»?
Габриэль Лав уставился на обоих, и взгляд его светло-голубых глаз ожесточился.
– Уравнивает шансы, – отрезал он.
Он знал, о чем говорит. Глядя на окладистую белую, обманчиво мирную бороду Габриэля Лава, Фрэнк понял всем своим существом, что пора уходить.
Одно дело – Шон О’Доннелл. Шон мог убить, но только не союзника. Судьба
Мастеру было почти семьдесят три. Он выглядел моложе – большинство давало ему на десять лет меньше. Волосы поредели, усы стали белыми, но он еще был крепким, красивым мужчиной, чем немало гордился. Изо дня в день он ходил в свою контору, и если порой ощущал небольшую боль или стесненность в груди, то старался не обращать на это внимания. Если он стареет, то лучше об этом не знать.
Зато Фрэнк наслаждался респектабельностью, заслуженной годами жизни и труда. Он сколотил приличное состояние и мог легко умножить его, не подвергаясь ненужному риску. Ему приходилось думать о внуках. А Габриэль Лав дал ему ясно понять, что намечается нечто мутное. Фрэнк начал вставать.
– Джентльмены, – сказал он, – я слишком стар для тюрьмы.
Но Шон О’Доннелл придержал его за руку:
– Обождите, Фрэнк, ради меня и просто выслушайте предложение мистера Лава.
Спустя неделю Лили де Шанталь покинула дальний округ на северо-западе Соединенных Штатов. Карета понесла ее в Грамерси-парк.
Дакота. Еще не штат – неохватная дикая глушь. Но пару лет назад застройщик по имени Эдвард Кларк построил на западной окраине Центрального парка огромный многоквартирный дом, одиноко возвысившийся над Семьдесят второй улицей. Он нарек его «Дакотой». Похоже, у мистера Кларка была слабость к индейским названиям. Он уже построил другой многоквартирный дом, который нарек «Вайомингом», и надеялся дать название «Айдахо-авеню» одному из бульваров Вест-Сайда. В своем блистательном уединении, соседствуя только с немногочисленными лавочками и хибарами, для светского мира величественная «Дакота» могла бы с тем же успехом находиться в каком-нибудь далеком краю.
«Помилуйте, да там же никто не живет! – говаривал свет. – И кто в любом случае захочет жить в многоквартирном доме?»
Ответ был прост. До недавнего времени в таких домах, поделенных на этажи, проживали одни бедняки, а в муравейниках похуже делились и этажи. Великолепные многоквартирные дома могли быть особенностью великих европейских столиц, вроде Парижа и Вены, но только не Нью-Йорка. Приличные люди жили в частных домах.
Тем не менее наметились перемены. В городе появились и другие многоквартирные дома, хотя и не столь грандиозные, как «Дакота». На Центральный парк и пруд, где зимой катались на коньках, тоскливо взирало строение в духе французского Ренессанса, немного похожее на сарай. Но приходилось признать, что в нем был смысл.
Если не брать в расчет индейский декор, которым украсил здание мистер Кларк, многоквартирные дома были просторны, имели множество комнат для слуг. В крупнейших из них гостиные с высокими потолками были не меньше, чем во многих особняках. А вскоре люди заметили еще кое-что. Эти дома были весьма удобны. Отправляясь, к примеру, на лето за город, достаточно было запереть дверь и не тратиться на услуги домработницы. Вскоре люди даже перестали считать зазорным иметь в них знакомых.
Лили де Шанталь, которой перевалило за пятьдесят, решила испытать «Дакоту» и теперь утверждала, что и представить не может жизни в каком-нибудь другом месте. Она сдала свой дом, вложила еще кое-какие сбережения
Однако в тот день она, получив накануне записку, отправилась на чаепитие не с Фрэнком, а с Хетти и, разумеется, немного нервничала.
Лили не понимала, зачем она понадобилась Хетти.
Март только начался, но день выдался на удивление теплый. Проезжая по южной окраине Центрального парка, она полюбовалась желтыми нарциссами, расцветшими в изобилии, и нахмурилась, только когда пересекла Шестую авеню.
Она так и не примирилась с безобразными путями надземной железной дороги, тянувшимися в то время по Шестой. Ее называли Эл [49] – рельсы на эстакаде, где в двадцати футах над улицей поверх головы простых смертных пыхтели закопченные паровозы, которые влекли за собой грохочущие вагоны. Существовали и другие линии на Второй, Третьей и Девятой авеню, хотя Лили с удовольствием отмечала, что находившаяся на Девятой ничем не мешала «Дакоте». В них, безусловно, имелась надобность, так как они ежегодно перевозили более тридцати миллионов пассажиров. Но для Лили они воплощали уродство неимоверного городского прогресса, который ей не хотелось видеть.
49
От англ. слова «elevated» – приподнятая.
Вскоре Эл скрылась из виду, и экипаж, миновав длинный квартал в угловой части парка, свернул на приятную глазу Пятую авеню.
Пятая авеню хорошела день ото дня. Если Эл была необходимым двигателем растущего благосостояния Нью-Йорка, то Пятая авеню превращалась в его блистательный апофеоз. Улица дворцов, край королей. Очень скоро Лили проехала мимо некогда одинокого особняка порочной мадам Рестелл. Он больше не был одинок. Печально известная леди почила в бозе, и на другой стороне улице воздвигли свои огромные особняки Вандербилты.
Лили проехала мимо уже достроенного собора Святого Патрика, который вознесся над домами Вандербилтов, олицетворяя триумф ирландского католичества.
Прогрессу вопреки она радовалась тому, что в небеса вздымались только шпили Святого Патрика и церкви Троицы на Уолл-стрит, а также горстки других церквей. Роскошные жилые особняки оставались всего пяти этажей в высоту; крупнейших торговых зданий с чугунными и стальными опорами насчитывались единицы, их редко бывало больше десяти.
Более того, даже роскошнейшие новые дворцы, пышность которых могла показаться федералистскому поколению избыточной – по сути, вульгарной, – даже эти плутократические сокровищницы по-прежнему, как и их двойники из стали и чугуна, опирались на классические мотивы. Во всех до единого угадывались традиция, старинное мастерство и гуманизм.
Город разросся, но сохранил грацию. И это было важно для Лили – возможно, потому, что сама она старела.
Она проехала мимо резервуара на Сорок второй улице. На Тридцатых перед ней возникли особняки Асторов, а затем экипаж свернул в Грамерси-парк.
Их было только двое, она и Хетти Мастер. Когда Лили проводили в гостиную, Хетти приветствовала ее с улыбкой.
– Я очень рада, что вы пришли, Лили, – сказала она и предложила ей присесть на диван рядом с собой.
Лили сочла, что Хетти Мастер сильно сдала. Волосы стали пепельными. «Но и с моими случится то же самое, если я допущу», – подумала Лили. Грудь стала как у почтенной матроны, но Хетти ничуть не опустилась, и лицо ее сохранило красоту. Любой разумный мужчина семидесяти лет должен гордиться такой супругой.