Нью-Йорк
Шрифт:
– Был, но недолго. У них не было мехов. – (Госпожа не ответила.) – Да, кстати, – сказал он. – Бледное Перо умерла.
Теперь выходило, что я подслушивал под дверью. Я уже собрался уйти от греха подальше, но тут услышал голос Госпожи.
– А мне какое дело? – осведомилась она. – Одной вонючей индианкой больше, одной меньше – какая разница?
Босс помолчал после этих слов, а когда заговорил, его голос был тих.
– Ты жестока, – сказал он. – Ее мать была лучше тебя.
Я услыхал его шаги и быстро убрался.
И после этого мне показалось, что в их отношениях
Впоследствии я часто думал об этих словах и в итоге решил, что понял их смысл. Но мне не было до этого особого дела. У меня появилась собственная семья.
Шли годы, и я постепенно осознал, насколько мне повезло жениться на Наоми. Она исправно служила Госпоже и выполняла всю домашнюю работу даже будучи на сносях, но никогда не жаловалась. Я понимал, какое это бремя, и помогал ей, чем мог. К исходу дня у нее всегда находилась для меня улыбка. Мы делились друг с другом всем, и с годами между нами установилась такая любовь, что я не мыслил себе жизни без Наоми.
Мой крошка Гудзон был самым жизнерадостным малюткой на свете. Я был счастлив играть с ним, а иногда к нам присоединялся и Босс. Мне кажется, что Гудзон какое-то время считал его дедом или кем-то вроде того. Когда ему исполнилось два года, Наоми родила девочку, но та оказалась слабенькой и умерла. Однако через пару лет появилась еще одна, и мы нарекли ее Мартой. Она была луноликая, как мать, а когда подросла, я угадал в ней и материнскую натуру.
Глядь, а Гудзону уже исполнилось пять. Он носился как оглашенный. Босс говорил, что ему его не догнать. А Наоми сказала, что Гудзон как две капли воды похож на меня. Я сажал его на плечи и брал с собой в город, когда бывал на посылках. Но если выдавалось время, всегда ходил с ним к реке, потому что ему нравились корабли. А в полный восторг он приходил, когда на них ставили паруса, которые громко хлопали на ветру.
Однажды к нам пришел мистер Мастер. Он спросил у Гудзона, чем ему хочется заниматься, а тот выпалил, что желает стать моряком.
– Ха! – сказал мистер Мастер Боссу. – Может, ему на меня потрудиться?
И Босс рассмеялся. Но я подумал о рабах, которых мистер Мастер переправлял в Нью-Йорк, и не захотел, чтобы мой сын плавал на таком корабле.
Что касалось Марты, она была нежнейшим созданием. Всегда кидалась на шею, стоило мне вернуться после отлучки, и липла ко мне, и говорила, что не отпустит, пока я не расскажу сказку. А я не знал сказок, и приходилось сочинять. И вот уже скоро я рассказывал ей о великом охотнике по имени Гудзон, который жил на реке с таким же названием, был вольным, и у него была любящая и умная сестра Марта. В той глуши водилось много диких зверей, и это приводило к захватывающим приключениям.
За это время Босс подыскал для мисс Клары хорошего мужа. По-моему, они с Госпожой были рады выдворить ее из дома. Босс снова весьма порадовал Госпожу тем, что нашел добропорядочную голландскую семью, и молодых поженил пастор в голландской церкви, как было и с братом мисс Клары Яном. Ее муж жил не в городе, а на Лонг-Айленде, и видели мы ее редко. Но Госпожа
Что до Босса, то они с Госпожой жили без ссор, но как бы каждый отдельно.
Босс очень сдружился с мистером Мастером. Мистер Мастер был из тех людей, над которыми время не властно. Он почти не изменился, и лишь добавилась пара морщин, а так он остался прежним – узкое лицо, копна соломенных волос, суровые голубые глаза и жилистое тело. Он отличался обходительными манерами и вечно был чем-то занят. При каждом визите он говорил: «Добрый день, Квош», а уходя – «Хороший ты парень, Квош» – и быстро оглядывал своими небесными глазами. Порой он заявлял Боссу: «Квош-то мне точно друг. Верно, Квош?» И я отвечал ему: «Да, сэр».
В те годы английские губернаторы, хотевшие удержать на своей стороне зажиточные голландские семейства и получить выгоду от этой дружбы, выделяли им огромные земельные наделы. Преуспевали и английские купцы. А мистер Мастер горел желанием разжиться через Босса землей, ибо в Англии, как он утверждал, не бывать тебе джентльменом без солидного участка. И важные птицы вроде мингера Филипса и ван Кортландта, владевшие многими землями на севере города, спешили поскорее заделаться джентльменами. А их женщины заводили пышные прически и облачались в изящные платья, которые поджимали живот и выставляли груди.
Ну и я видел, что Босс склоняется к этой идее. Нравилась она и Яну, который порой замечал, что надо бы прикупить земли. Но только не Госпоже. Она продолжала ходить в простой круглой шляпе и мешковатом платье, ничем не выделяясь среди прочих голландок. Но эти голландки любили драгоценности даже больше, чем англичане. Госпоже нравилось носить в ушах крупные самоцветы, и я вспоминаю, что все ее пальцы были в перстнях. А большую часть времени она знай сосала свою глиняную трубку.
От дани английским веяниям она была дальше, чем когда-либо прежде.
– Жалкий народишко, – говаривала она. – Терпят папистскую власть!
Ибо выяснилось, что господин наш герцог Йоркский все это время был тайным папистом. Люди подозревали, что и сам король Карл II был тайным католиком, но он это отрицал. Зато герцог Йоркский ничего не скрывал. Он горой стоял за католиков и даже направил в Нью-Йорк губернатора-единоверца. В Нью-Йорке можно исповедовать любую веру или не исповедовать никакой, ибо сказывают, что половина местных вообще не верит в Бога. Однако католиков боятся чуть ли не все.
Этот губернатор-католик выпустил хартию, которой даровал свободные выборы в провинции и посулил, что никакие налоги не будут повышены без ведома избранных мужей. Это вызвало одобрение даже некоторых набожных голландцев, но не произвело впечатления на Госпожу.
– Нельзя доверять ни англичанину, ни паписту, – твердила она свое.
Год 1684-й завершился необычно холодной зимой. Большой пруд на севере города замерз на три месяца. Босс, как большинство голландцев, любил коньки, и вот в одно прекрасное утро мы отправились туда, прихватив с собой Яна и двух его малолетних дочерей.