Нью-йоркские чайки
Шрифт:
Осип сидит у самой воды на бревне. Прохлада освежает лицо. Он приглядывается и словно видит деда Арона, со старого фотоснимка. Лицо умного еврея, практиковавшего врачом-кардиологом: «Ну что, режиссер, дождался? У тебя теперь начинается новая жизнь. Смотри только, не потеряй голову, не заболей звездной болезнью!» – наставительно изрекает дед. Подмигивает, достает из прорези жилетки карманные часы на цепочке: «У-у, время-то как бежит…».
– Осип, ты, что ли?
Вздрогнув от неожиданности, он обернулся.
– Что, тоже не спится? Беда с этим сном. Я вот и валерьянку
Его глаза уже привыкли к темноте, к лунному свету. Он видит, как Стелла входит в воду, подтянув до колен спортивные штаны. Еще шаг-другой, и ее контуры становятся расплывчаты. Кажется, она наклонилась, опустила руки в воду.
– Ну вот, океанская ванна принята. Посмотрим на лечебный эффект, – она садится рядом с ним на бревне, вынимает из пачки сигарету и зажигалку.
Вспыхнувший огонек ярко освещает ее ровный нос, губы, сжимающие сигарету, прищуренный левый глаз с густыми ресницами.
– А где жена? Спит?
– Да, у нее сон крепкий и без валерьянки.
– Хорошая у тебя жена, преданная, – Стелла выпускает дым, и Осип улавливает ментоловый запах сигареты.
– А ты откуда знаешь, что преданная? Может, наоборот, гулящая? – шутит он.
Его несколько удивляет такой неожиданный поворот в их разговоре – о Тоне и его семейной жизни, знакомы-то со Стеллой они лишь шапочно: пару раз на пляже случайно перебросились незначительными фразами о погоде, температуре воды, о ее прохладности и «замедуженности», – о чем обычно говорят отдыхающие после купания.
…На эту шатенку Осип обратил внимание в первый же день, с первой же минуты, увидев ее на пляже. Она входила в воду, выразительно виляя роскошными бедрами, и красный треугольник ее трусиков двигался плавно и заманчиво, пока не скрылся в набежавших волнах. Она заплыла так далеко за буйки, что парень-спасатель на вышке стал настойчиво дуть в свисток и энергично махать руками, мол, назад! назад! Стелла тогда послушно поменяла курс и поплыла вдоль берега.
Осип лежал под зонтом, следил за нею, как исчезала и выныривала из воды ее темная голова. Ждал, когда Стелла выйдет, чтобы убедиться в соответствии вообразимого им кадра и действительности. И Стелла не подвела! – вышла из океана, как богиня: вода струилась по ее налитым плечам и бедрам, она вся сияла жизнью и огнем, беспечная, уверенная в себе. И если бы не рядом пожилой мужчина с отвисшим, в складках, животом, наклонившийся над водой и брызгающий себе под мышки, то вся сцена была бы великолепна, как на экране. С той минуты Осип уже не сводил со Стеллы глаз. И, кажется, она об этом знала…
– Твоя жена – гулящая? Смешной ты. Да она за тебя в огонь и в воду. Поверь мне. Я в женщинах разбираюсь.
Соединив пальцы рук, она поднимает их над головой, выгибается.
– А-ах, хорошо… Почему все хорошее быстро уходит? Нет бы, тянуться такой ночи лет сто! Луна такая чистая, как у нас, в Бессарабии. Сороки – слышал о таком городишке? Я там выросла. А ты откуда родом?
– Из
– А-а, город на Неве. Никогда там не была. Правда, я много где не была, путешествую только в фантазиях. Ладно, пора идти.
Он встает, идет следом за Стеллой.
– Это правда, что ты известный киношник?
– Да, режиссер. Правда, насчет известный, не уверен. Во всяком случае, еще пока не Феллини и не Тарковский. Откуда ты знаешь, что я снимаю фильмы?
– В Sea Gate, как у нас в Сороках, – все обо всех все знают и постоянно сплетничают. Если что услышишь обо мне, не удивляйся.
– А я знаю и без всяких сплетен, что твоя любимая актриса – Софи Лорен. Вы с нею чем-то похожи, такая же масть. Угадал?
– Масть бывает у лошадей, – резковато отвечает Стелла, видимо, задетая тем, что кто-то незнакомый и столь бесцеремонно проник в ее святая-святых.
«Ди-ин… Ди-ин…» – глухо и жалобно стучит железное било в кожухе маяка.
– И про что же твои фильмы? Небось, про мафию?
– Нет, про писателей.
Они уже у самого обрыва. Осип влезает наверх, протягивает Стелле руку. Она, однако, словно не видит его приглашения помочь ей: ловко упирает ногу в торчащий корень, хватается рукой за железный столбик, врытый в землю, – и через миг, как сильная кошка, запрыгивает вверх. Отряхивает штаны от песка. Оба пролезают сквозь дыру в сетке, идут по тропинке.
– Тоня у тебя хорошая, любит тебя. И мама она тоже заботливая, – в голосе Стеллы как будто слышны издевательские нотки. – Вот мы и прибыли.
Позади ее – дом с погашенными окнами, на стене у наружной двери горит фонарь. У крыльца куст жасмина. Осипу вдруг становится душно. Мешанина запахов океана, цветов, сигаретного дыма, машинного масла из подвала разом ударяет в голову.
– Ну что, режиссер, спасибо за компанию. До встречи на пляже, – она выбрасывает сигарету, игриво шевелит пальчиками на прощанье.
Осип возвращается домой. Сначала входит в комнату к Арсюше. Тихонько вынимает из рук ребенка леопарда, подтягивает простынку к плечикам сына, гладит его по волосам. И… ловит себя на мысли, что эта мизансцена сентиментальной отцовской любви банальна и насквозь фальшива. Бессмертный кадр-штамп: сладко спящий в кроватке ребенок, которого гладит по головке любящий отец.
В окнах жужжат лопастями вентиляторы. Осип заходит в спальню. Там Тоня – в черных трусиках, маленькая грудь открыта. Горит настольная лампа. Осип садится возле жены.
– Что, прогулялся? – Тоня откладывает журнал мод, протягивает мужу руку, уже тронутую загаром. – Тебе, кстати, звонил Ник, интересовался, как дела, просил перезвонить. Может, у него есть для тебя какое-нибудь интересное предложение. Ты ведь теперь – звезда, нарасхват.
Осип гладит жену по бедрам, но по-прежнему задумчиво смотрит на пустую стену перед собой.
– Позвони на работу и возьми на неделю отпуск, – продолжает она. – Вообще стоит подумать о смене антуража. Тебе пора уходить с этой дурацкой работы охранника гостиницы, ты ведь режиссер, – Тоня отодвигается к стене, освобождая рядом на кровати место мужу.