Нюрнбергский дневник
Шрифт:
— Я хотя бы пытался притормозить Гитлера, узнав о его намерениях… Геринга я считаю прирожденным преступником. Я даже видеть его не могу. Знаете, воровство иногда бывает хуже убийства. Оно свидетельствует о характере человека. Можно представить себе преступление из ревности, но воровать — это ведь такая низость!
Лицо Шахта исказила гримаса презрения.
— Расхищать ценности, захваченные на оккупированных территориях! О-о-о! Это же отвратительно. Я никогда не мог с ним общаться, мы с ним совершенно разные люди. Мне известно, что это за человек. Штрейхер, тот просто дурак. О нем и говорить не стоит. Кейтель — живое орудие в чужих руках. Поделом ему! Взять Фрича. Это был человек! И он готов был помериться силами с Гитлером по вопросу ведения захватнической войны! То, что его отправили в отставку три месяца спустя после их знаменитого
10
См. материалы процесса от 26 ноября.
— Вы думаете, его гибель на поле боя была подстроена?
— Ни к какому другому выводу я прийти не могу, — ответил Шахт.
Далее мы говорили о торговле и Версальском договоре.
— Не забывайте, что ничего дурного в попытках, предпринятых нами вначале, не было. В конце концов, речь шла о создании основ для нашего выживания. Займы в действительности не могли служить решением наших проблем. Ради галочки вашим банкирам. Даже аншлюс Австрии был скорее финансовым бременем, а не облегчением. Они не располагали государственными средствами. Другое дело Чехия и Норвегия. Но мне только и требовалось, что торгового соглашения! Этого было вполне достаточно. Все, что мы имели в избытке, пошло бы на обмен, каждому была бы обеспечена часть выгоды. Меня всегда обвиняли в том, что я хватался за отжившую свой век меновую торговлю. А чего они, собственно, ожидали? Америка складирует свой золотой запас где-то в Кентукки. Вот что есть истинная бессмыслица! Никому от этого выгоды нет, даже правительство уже ни в чем подобном не заинтересовано.
— Мне кажется, что в накапливании золотого запаса все же есть смысл, — возразил я.
— В военное время, вероятно, есть. Но если накапливать и накапливать его в мирное время, это совершеннейшая бессмыслица. Мы ведь все равно не могли осуществлять торговлю на основе золота как платежного средства. И займы, предоставляемые нам тогда, мы все равно не были в состоянии оплатить, как, впрочем, и те, которые вы предоставляете нам сейчас. Только Моргану работа. А что до займов в рамках плана Дэйвса и Янга, такте были еще хуже. Они предоставлялись нам Бейкером, Диллон-Ридом, Ли Хиггинсоном и некоторыми другими нью-йоркскими банкирами. Это были просто никуда не годные займы, которые нам были ни к чему и которые мы йотом не могли вернуть. И для вас теперь самое главное, чтобы банкиры получали галочку, а наши политики — очередную игрушку.
Шахт выразил озабоченность своим будущим после освобождения из тюрьмы, в котором он не сомневался, ибо вся его собственность сразу же после его ареста считалась собственностью военного преступника и была разворована немцами. Он сомневался, что теперь Германии вообще понадобятся банкиры.
— И все же, как бы то ни было, — на оптимистичной ноте добавил он, — мне всего-то осталось на этом свете двенадцать лет. Я ведь умру в возрасте 81 года.
— То есть? — Я не смог скрыть удивления, поскольку готов был начисто отрицать, что Шахт — человек суеверный.
— Мы же вырожденцы. Мой дед умер в возрасте 85 лет, отец — в 83 года, мне предстоит умереть в 81 год, а моему сыну — в 79.
Камера Розенберга.
Дискутируя на тему принципа фюрерства, Розенберг привел еще один пример из своей типично розенбергской теории. Принцип фюрерства, как это уже не раз случалось в истории, как и другие великие идеи прошлого, был извращен.
— Французская революция основывалась на идеях братства, но осуществить ее пришлось, только прибегнув к кровавой резне — но сегодня-то об этом никто не вспоминает. Католическая церковь провозглашала идеи мирового братства и доброй воли. Но вспомните, скольких отправила на костер инквизиция. Лютер желал просвещенной реформации, но следует вспомнить кровавую Тридцатилетнюю войну, в которой столкнулись насмерть католики с протестантами. И что же теперь, обвинять Лютера в развязывании этой войны? У вас нет права обвинять нас в имевших место позорных деяниях. Они — не первоначальная идея. Признаю, признаю, на нас лежит ответственность за создание партии, что было явно неудачной попыткой, и партии этой не должно быть места. Но вина, виновность, в смысле ответственности
— А как вообще Гитлер пришел к вопросу о расе?
— О, к этому его подтолкнул личный опыт, история и, как мне кажется, в некоторой степени и мистицизм. Сомневаюсь в его верном видении данной проблемы. Наша главнейшая ошибка: мы предоставили слишком много полномочий главе полиции! Тем самым исказили принцип фюрерства. Он задумывался для тех примерно 200 тысяч, кто отвечал в стране за политику, но никак не для всей нации, численностью в 80 миллионов. И народ не удержался от того, чтобы не сделать из Гитлера идола, которому можно было бы слепо поклоняться. Не это было первоначальным замыслом. Я неоднократно упоминал в своих речах о том, что сосредоточение власти в одних руках продиктовано исключительно военной необходимостью. Но это не означает, что принцип фюрерства должен пониматься превратно.
В связи с отъездом майора Келли в Америку Розенберг дал ему записку, в которой разъяснял причины, которые заставят Америку столкнуться с теми же самыми проблемами.
Я посетил тюрьму в Ландсберге, расположенную неподалеку от Мюнхена, где дожидались казни приговоренные к смерти судом в Дахау 38 военных преступников. Та самая тюрьма, где Гитлер писал свой «Майн кампф», служит теперь камерами смертников, где дожидаются расплаты те, кто систематически убивал ради воплощения изложенной в книге Гитлера теории в практику. Хотя тюрьма в Ландсберге мало чем отличается от тюрьмы в Нюрнберге, тюремный коридор, куда выходят двери камер, представлял собой весьма любопытное зрелище — из люков дверей камер торчат головы их обитателей. Заключенные переговариваются и пересмеиваются друг с другом, и невольно создается впечатление, что все они уже у гильотины, причем это обстоятельство превратилось в неиссякаемый источник всякого рода специфических шуток. И все это на глазах у скучающих «джи-ай», бесконечно рассуждающих о скорой демобилизации.
Мне удалось кратко побеседовать примерно с половиной из приговоренных, а двух из них подвергнуть тестированию. Результаты охватили всю шкалу — от слабоумия Виктора Кирша до незаурядных дарований Клауса Шиллинга, врача, отправившего на тот свет в результате чудовищных экспериментов с заражением малярией несколько сотен узников Дахау. Как уверяет д-р Шиллинг, он вел работы по получению противомалярийной сыворотки, однако не может с точностью утверждать, оказались ли они успешными, поскольку не имел возможности получить точных данных но причинам смерти. Гиммлер поддерживал такие опыты, ибо «надеялся в случае их успеха повысить престиж СС». Д-р Шиллинг утверждает, что, дескать, «тогда не знал, что речь шла всего лишь о столь неблаговидных мотивах — желании выставить себя не убийцей, а покровителем науки».
Доктор Шиллинг вспоминает, что ему приходилось своими глазами видеть, как обнаженные женщины-цыганки лежали, укрытые одеялами, в ожидании того, когда им придется отогревать подвергнутых опасному для жизни переохлаждению узников-мужчин. «Это же надо — самый настоящий сексуальный садизм!» — высказался по этому поводу доктор Шиллинг. По его словам, его эксперименты проводились исключительно в научных целях.
Немногие информированные преступники утверждают, что умертвление узников лагеря Дахау осуществлялось только с санкции свыше, и крайне возмущены тем, что теперь союзники пытаются переложить вину на них. И когда заключенных морили голодом — это также было санкционировано на правительственном уровне. Вот некоторые типичные объяснения:
Йозеф Зойс, представитель управленческого аппарата: «Да, я видел трупы мужчин, погибших во время транспортировки сюда в 1942 году… Что я мог сделать? Дело солдата — выполнять приказ… Мы не знали, что Гиммлер был таким негодяем — это ж надо — сам смылся, а мы теперь за него отвечай!» (всхлипывания, слезы жалости к себе).
Вальтер Лангсляйст, командир батальона, узкогубос, неприятное лицо, преувеличенно вежлив, отчаянно пытается несмотря на лохмотья и успевшую отрасти бороду корчить из себя офицера: