NZ /набор землянина/
Шрифт:
— Это неслыханно, — звонко возмутилась Гюль, что-то сотворила с пространством, первый раз используя свой статус габута. — Это клевета!
Силовой канал экскурсии обрубился в замкнутую дугу — и музейная моль заткнулась на полуслове, налетев на свежесозданную стену. Я отползла в стороночку и насладилась редким зрелищем: Гюль гневается и громко вещает, одна и без всяких там подпорок для самостоятельности — ну, вроде меня. Ей идет. Она сразу делается действительно красивой. Прямо-таки шикарной. Царственной даже.
— Вся ваша Тролловая коллекция не стоит ни единого взгляда, это бесконечно вторичное,
Гюль презрительно отвернулась от остолбенелой экскурсии. Ловким движением распустила волосы, с утра убранные в плотную сетку на затылке, темную, без единой блестки. Змейки кос оплели Гюль целиком — до колен, как в день нашего знакомства. Они волновались и чуть вздрагивали.
Рука с браслетом, горящим алым и золотым, медленно поднималась до уровня лица, ладонь танцевала, как пушинка на ветру. Гюль улыбалась с закрытыми глазами и шептала.
— Радость.
Браслет обвился змеей, текучей и гладкой, оброс искристым ореолом ворсинок. Покупатели, которые до того свободно бродили по ярусу, стали оглядываться и сбиваться в стадо, жующее сопли зависти.
— Гнев.
Браслет затвердел, с опасно-сухим щелчком вырастил шипы. Гюль, по прежнему не открывая глаз, исполнила несколько сложных выпадов, напоминающих сразу и танец, и боевую тренировку.
— Влюбленность…
Гюль сменила ритмику движения, превратив его в мягкий, крадущийся шаг, косички волновались, вся фигура стала гибкой и трепетной, как травинка на ветру. Гюль замерла, приоткрыла глаза, чтобы смотреть в упор на огромного, как сказочный орк, человека. Ему навигаторша подарила очень долгий взгляд, затем медленно протянула руку, вздрагивающую так, словно в ладони бьется сердце — и браслет стек в ладонь, и стал золотым сердцем.
— Гюль, ты блин — гейша, — прошептала я.
— Гюль, — прорычал орк, поцеловал запястье, перевернув лодочку ладони и приняв сердце-браслет, чтобы немедленно его вернуть на ту же руку. Ткнул в золотую цепь и буркнул по-хозяйски: — Вдохновение.
Браслет раздался в ширину и охватил руку сплошным узором от запястья до локтя. Гюль порозовела и заморгала. Орк гулко бухнул себя кулаком в грудь.
— Бмыг. Проглоти меня губр, если я смогу хоть что сваять без достойного ужина. Надо шлем обмыть, да?
Гюль порозовела еще плотнее и покорно кивнула. Если судить по горячей темноте раскрытых во всю радужку зрачков, мастер мог рассчитывать не только на ужин. Его самым настоящим образом обожали…
— Так, так, — забормотала я, старательно перерывая в голове данные по происшествиям. — Надо мне бежать, там драка в отделе
Ни фига она не слышала. Так и стоит, продолжая что-то танцевать кончиками пальцев, трепеща ноздрями и неотрывно глядя на орка. Сам орк мотает на палец косичку, сопит и молчит, как бревном по черепу стукнутый, вон — взгляд не фокусируется. Гюль вздрогнула, очнулась, встала на цыпочки и шепнула пыру в ухо нечто важное. Румянец сполз с её щек…
— Вдохновение, — проревел пыр с прежним энтузиазмом. — Туманность, не туманность, все одно. Полетели на Эльб? Знатные скалы, можно интересно лазать. И дур, — он с ненавистью уставился на экскурсию, — нет. Холодно там.
— Полетели, — отозвалась Гюль, восстанавливая золотистость кожи.
Я услышала её ответ в голове — потому что она уже так вырубилась, что не отличала прямую речь от словесной… И пошла за пыром, как на привязи. И чихать ей сразу стало на обязанности габута, на весь тутошний бардак со стразами и на подругу, — то есть меня.
Это было немного грустно. Вдруг я ощутила приступ одиночества. Первый раз за время пребывания в универсуме стало холодно и грустно. Толпа — она иногда угнетает. Тем более такая, составленная из многоцветных стад коров и овец, обремененных средствами и ограниченных в чем-то более важном по моему личному счету ценностей.
— Ну, вам же хуже, — мстительно пообещала я всем сразу, слепо глядя в пространство.
И поперла улучшать себе настроение в отделе претензий. Что может быть круче скандала, если на душе слякотно? Большой скандал!
Претензии принимали в исключительно гладко отлаженном автоматическом режиме. Даже самая тупая корова оформила бы все за одно движение непрерывно жующих челюстей. Разумные не справлялись. Они вообще не смотрели по сторонам: для половины, а то и больше, это было невозможно. Напялили на лицо непроницаемые очки, вклеили в глаза линзы, завесили лица целиком какими-то гибкими штуковинами — и потребляли бестолковый информационный шлак. Натыкались друг на друга, упирались в габаритов и ощупывали их, недоумевая. Роняли вещи и бестолково вставали на колени, хотя в толпе это — верное увечье. С десяток молодых дрюккелей в серых хламидах пытались оберегать порядок. Ребят было жалко. Вероятно, они тут проходили социальную адаптацию, совсем как Билли. Потому что смотрели на толпу с отчаянием, жались друг к другу и от напора наглости — робели. А когда осознавали, что для придурков нет святого даже в квиппе — впадали в ступор.
Я почесала морфа. Он встрепенулся и быстренько соорудил из себя добротный рупор-матюгальник.
— Габбер Сима, — громогласно сообщила я. — Правила приема претензий обновлены. Кто заступил за линию, лишается шмоток и выдворяется в универсум. Кто облокотился о габарита, выдворяется в универсум. Кто толкнул соседа своего… ну, вы уже поняли. Сейчас пойдут и подадут претензию те, у кого красные вещи. Десять секунд на оформление. Раз!
Народ поскидывал очки и тряпки с лиц и морд, проверил и уточнил по справочникам цвет того, что надо сдать — и затоптался. Кто-то спрашивал, как быть, если оно само зелёное, но в красный горошек? Самые умные ёрничали по поводу корректности понятия «красное». Гул рос.