О чём говорится в сказках?
Шрифт:
Карабас-Кучма искренне надеялся, что ему удастся договориться с черепахой о передаче ключика (т.е. стать официальным флагманом европейского транзита Украины). На это же надеялся и Дуремар – символизирующий, разумеется, приблатнённый постсоветский бизнес и лично В.Ф.Януковича. Дуремар зарабатывал деньги главным образом на впаривании своим буратинам пьявок, вылавливаемых им из чудо-болота (т.е. на поставке совкам разного рода колониального ширпотреба), и тоже мечтал о том моменте, когда однажды вместо пьявки он выловит тот самый ключик – ибо и в его каморке висел постер с похлёбкой, когда он был маленьким буратиной.
Но Тортилла рассудила иначе.
Итак, хроника
А дело было так. Подземный ход из каморки вёл не к новому театру, а прямо на майдан чудес, где и оказались все буратины в одно и то же время. Собравшись там, они обсудили антикукольный режим Карабаса-Барабаса, уголовное прошлое и манеры Дуремара, призывы Тортиллы немедленно перейти к новой жизни и… Прямо там, на поле, выбрали нового директора и генерального менеджера своего театра.
Надо ли говорить, что ими (за отсутствием других, сколько-нибудь компетентных в административных и финансовых вопросах лиц) стали кот Базилио и лиса Алиса!
Всё, что нам осталось – это прояснить символику оставшихся персонажей. Пьеро и Арлекин (бледный холерик и рыжий сангвиник) в каждом случае свои – у нас, скажем, идеальной парой такого рода раньше были Явлинский (пьеро) и Чубайс (арлекин); а сейчас в эту же модель отлично вписываются пьеро Яшин и арлекин Кашин. В украинской ситуации это больше всего похоже на коллективные воплощения Запада (арлекин-Тягнибiк) и Востока (пьеро-Базилюк). Запад с деревенской жестокостью издевается над Востоком и периодически опускает его; Восток ноет и заламывает руки в тоске о потерянном.
Мальвина – это собирательный образ "женского электората": самодовольная, глупая и хамоватая, но при этом всё же весьма привлекательная хохлушка с кукольным личиком. Это она первая отказала в доверии Карабасу-Кучме (т.е. сбежала из театра) – очевидно, главным образом из-за того, что он её не устраивал с эстетической точки зрения.
Артемон – собирательный образ тех россиян, которые отправились стоять на майдан "за вашу и нашу свободу" – и лично советника президента Украины (а также, как известно, и советника президента сети закусочных "Ростикс") Немцова Бориса Ефимовича.
В сказке присутствует также и некоторый эрзац официальной власти: губернатор, пинчеры-полицейские и т.д. Понятно, что под этими псевдонимами фигурально изображена путинская Россия; не случайно Карабас в ситуации, когда куклы начинают массово от него линять, бежит к этому самому губернатору с воплем "сироту обижают"… И тот честно предоставляет помощь (оказавшуюся, впрочем, излишней).
Вот, собственно, и всё. Остаётся только вопрос о том, откуда я взял про нового директора театра – в сказке-то это, по понятным причинам, осталось за кадром… На самом деле, меня давно, ещё с детства, мучал этот вопрос: ну хорошо, избавились они от директора, сделали свой собственный театр – а кто организует
Очевидно, что это должен быть кто-то опытный. И это не мог быть никто, кроме кота и лисы. Они имели опыт сотрудничества с Карабасом, но при этом не были замечены в насилии над куклами и не имеют, как Дуремар, отрицательной репутации в глазах прудового сообщества. А та история с закопанными золотыми – кто нынче без греха? И потом: никто ведь не заставлял Буратино закапывать золотые, он сделал это сам, добровольно и с песней…
Черепаха Тортилла может быть довольна. Какая, в сущности разница, кто нынче пилит бюджеты обновлённого кукольного театра, пока радостные буратинки пляшут на сцене польку "Карабас". Главное, что возможность выдать в случае чего новый ключик очередному буратине всегда остаётся у неё…
…а про нос всё украинский писатель Гоголь уже без меня рассказал.
17. Итак, "Гуси-лебеди".
Сказка мутная, тёмная и, что греха таить, страшноватая. При этом самые стрёмные, на уровне детского страха эмоции вызывает не Баба-Яга – старый-добрый и знакомый отовсюду персонаж, а сами эти летающие демоны, врывающиеся в дома и утаскивающие детей – что-то вроде дементоров-ментодёров из "Гарри Поттера". Но это хотя бы понятно по генезису – детские страхи развиваются, как правило, благодаря родителям, которым нужен какой-нибудь отрицательный персонаж, чтобы пугать детей, если они не слушаются. В наше время это почему-то чаще всего "дяденька милиционер", который "придёт и заберёт" (оттого так легко легло на фольклорный язык появившееся в 2003 году понятие "оборотни в погонах"). Хотя ещё Михалков-старший возмущался в "Дяде Стёпе", что некоторые несознательные родители "милицией пугают непослушных малышей", таковых несознательных с тех пор стало только больше. Но тут, во всяком случае, очевидны параллели.
Гораздо интереснее другое. В сказке очень странным образом ведут себя яблоня, печка и речка. В качестве платы за свои услуги они не требуют благ или каких-либо встречных услуг, а, напротив, заставляют потребить свою собственную продукцию: соответственно яблоки, пирожки и молоко с киселём. При этом из контекста сказки мы понимаем, что яблоки скорее всего кисловатые, пироги наверняка горелые, а то речное пойло, которое впаривается Алёнушке под видом молока, и вовсе никакой содержательной критике не подлежит. Поэтому всем трём "производителям" стоит немалых трудов убедить Алёнушку воспользоваться их продуктами, и та на это соглашается только при непосредственной угрозы попасть под крыло гусей-лебедей.
В этом смысле сказка удивительно современная: в ней действуют технологии даже не постиндустриальной, а постмаркетинговой эпохи. Понятно ведь, что печка с речкой заставляют Алёнушку жрать свою бурду не ради того, чтобы приобрести в её виде нового "лояльного потребителя" – ясно, что такая задача не стоит: в тех местах она оказалась случайно и вряд ли когда-либо вернётся. Поэтому тут налицо "стокгольмская" модель экономического взаимодействия, т.е. такая, в которой производитель и потребитель совместно производят продукт для потребителя, а кто и кому платит за процесс потребления, решается явочным порядком в зависимости от текущей конъюнктуры. Редкая, почти невозможная вещь для нас, ещё только осваивающих рынки до момента "первичного насыщения".