О чём говорится в сказках?
Шрифт:
Вообще, из всех основных действующих персонажей более-менее понятными «сразу» выглядят только мотивы Яги. Эта, сдавая Ивану Кощея, явно мстила. И понятно даже за что: за то, что он её бросил доживать век в лесу. Но почему она, зная тайну кощеевой смерти, не пыталась пустить её в дело раньше? Дело не только в том, что к ней в избушку постучался очередной юный рыцарь в поисках приключений. У неё появились новые веские мотивы.
Что это за мотивы? Позже я рискну сделать предположение. Однако сначала – о Василисе во дворце.
То, что Василиса – деревенская простушка, чуть ли не сирота, пошедшая в ученицы к чародею, мы уже определили (иначе б на какую-никакую родню сказка намекнула обязательно). Собственно, без магических способностей никаких
Кстати, интересный момент: а когда, собственно, Иван впервые увидел Василису в человечьем облике? Мы помним: тогда же, когда и все – на том самом пиру, где она швырялась оживающими костями из рукавов. До этого он, как и все остальные, пребывал в уверенности, что в его комнате живёт говорящая лягушка со странными способностями. Но почему она не перевоплотилась в женщину сразу там же, на болоте? Ведь видно же, что могла это сделать.
Для того, чтобы это понять, достаточно посмотреть на Ивана. Он, как мы уже заметили, чуть ли не подросток по возрасту, да вдобавок оболтус и раздолбай со склонностью к поискам приключений на свою ммм… голову. Такому не нужна не то что жена, но даже и женщина вообще: он просто не понимал бы, «что с ней вообще делают», не говоря уж о том, как себя вести. Понятно, что папино слово закон, но и не выпендриться – спать не лечь. Поэтому девку привести, пусть сколь угодно «прекрасную» и «премудрую» – это «не его», а вот притаранить из болота говорящую жабу и объявить её публично своей женой, на потеху всей дворне – вот это по-нашему, по-пацански. На том его и поймали.
Тем загадочнее выглядит ключевой момент сказки – а это, как вы поняли, вовсе не убийство Кощея (оно – просто развязка), а сцена, когда Иван берёт и кидает в огонь жабью шкуру. Собственно, это чуть ли не первый в его жизни мужской поступок, при том, что одновременно и космическая глупость. Ведь он тем самым не только лишал Василису её магической силы, но и, казалось, на корню подрубал собственные карьерные перспективы. Одно дело – иметь в жёнах настоящую сильную ведьму, и совсем другое – деревенскую лапотную девку, хоть бы и сколь угодно «премудрую». То, что дело обернулось разборкой с Кощеем – ведь это был вариант, на который практически никто всерьёз не рассчитывал.
Или всё-таки рассчитывал? Но кто?
Для того, чтобы это понять, важно ответить вот на какой вопрос: сам ли Иван решил спалить лягушачью кожу или кто посоветовал? На самом деле возможны оба варианта. Но даже если сам, понятно, что его к этому по крайней мере определённым образом подтолкнули.
И даже понятно кто подтолкнул.
Отец.
Понятно, что царь устраивал конкурс невесток, заранее зная о способностях Василисы. Будучи в курсе и про то, что она соткёт чудо-ковёр (наверняка смотрел образцы в замке у Кощея, когда обсуждал сделку), и что явится на пир в человечьем облике и произведёт там фурор своими «штучками». О которых он тоже, судя по всему, заранее знал или догадывался, но тем не менее не просто «не показал виду», а даже наоборот – разыграл удивление, восторг и высшую похвалу – на резком контрасте с многодневным стебаловом над младшеньким и его «женой-лягушкой». После такого царевичу даже и говорить ничего специально не надо было – ясно же, как такие ершистые недоросли жаждут похвалы и признания. Оставалось лишь подстроить, чтобы Иван оказался у себя в комнате на пару минут раньше, чем Василиса.
Но зачем? И тут ответ, в общем, на поверхности. Какой бы там ни был договор с Кощеем (ясно ведь, что пошёл на него царь практически от безысходности), ясно, что государя он не устраивал. Отдавать фактическую власть ведьме, контролируемой чародеем – это в чём-то даже похуже, чем заморской принцессе или местной «боярышне». Гораздо лучше бы, если бы Иван из оболтуса вдруг превратился в «настоящего мужчину» – героя и победителя, власть которого никто особо и оспаривать не сможет. Но как? Выбор только один: столкнуть их лбами с Кощеем. Оставалось лишь просчитать, что будет делать Василиса, лишившись жабьей кожи. И он это просчитал.
Отправляя Ивана за женой к Кощею, царь, безусловно, понимал, что посылает сына едва ли не на верную смерть. Это была самая большая за всю его долгую политическую жизнь ставка и самый большой риск. И он на него пошёл. Почему? Потому что в сына он в глубине души по-настоящему верил, каким бы тот ни был оболтусом. А может, в том числе и поэтому.
С Иваном и с царём разобрались; обратимся теперь к Кощею. Почему он принял к себе Василису, обессиленную, проигравшую самую главную игру в своей жизни? Откровенно подставляясь под месть – ладно бы со стороны царевича, а то и, вполне возможно, и со стороны царя – мягко говоря, после такого злостного небрежения договорённостями у того был повод обрушить на кощеев «замок» всю мощь государства и снести его с лица земли вместе со всей его «магией». Другое дело, что это не входило в планы государя – хотя бы потому, что тогда это была бы его собственная победа. А ему нужна была победа Ивана. Но, скорее всего, так или иначе, шансов уцелеть в этой ситуации у Кощея было немного.
Почему он на это пошёл? Неужели «бессмертному» настолько жизнь надоела? Скорее всего, причина в другом: он просто полюбил Василису.
Нет, он любил её с самого начала – как ученицу, когда учил её магии. Потом уже по-отечески – когда договаривался о ней с царём, выступая в роли своеобразного свата. Наконец, он просто пожалел её, когда та, на остатках маны от догорающей кожи умудрившись трансгрессировать из дворца царя в замок Кощея, упала ему в ноги и попросилась назад. Но даже и после этого не было никакой причины не отдать её Ивану, если бы тот просто пришёл и попросил её вернуть, сказав, что ему без разницы, разучилась ли его жена превращаться в жабу. Принять решение бороться за неё с Иваном Кощей мог только в одном случае – если бы Василиса, как женщина, стала нужна ему самому.
И вот это вполне объясняет не только его мотивы, но и мотивы Яги.
Понятно ведь, что она – изначальная «боевая подруга» Кощея. Более того: в анимагии она, пожалуй, даже посильнее его была когда-то. А это значит, что схему с иглой-яйцом-уткой-зайцем-сундуком-дубом придумывали они вместе, и за «животную» часть отвечала как раз она. Но анимагия – это одно, а молодость и красота – это другое. Яга старела. Более того: не исключено, что из-за бесконечных экспериментов с внешним обликом (все эти оборотневские штучки) она могла начать стариться и раньше времени. И Кощей, соответственно, не мог рано или поздно не начать заглядываться на молоденьких учениц. Яга, должно быть, скрипела зубами, но терпела. Впрочем, возможно, и не всегда – зря ли он сослал её из замка на болото, в «избушку на курьих ножках?»
И всё же одно дело, когда «милый» тешит похоть с молоденькими, и даже когда отправляет в ссылку на болото – и совсем другое дело, когда у него вдруг возникают к кому-то более высокие чувства (пусть даже в этих чувствах больше отеческой заботы и ласки, чем собственно мужской любви). Вот это уже достаточный повод для мести «по-крупному». И когда Иван (тоже ведь не просто набредший случайно на избушку в лесу, а явно направленный туда кем-то знающим, и этот кто-то – не встреченный по пути старичок-боровичок, а явно человек из дворца) произносит в адрес избушки эпохальное «стань к лесу задом, а ко мне передом», Яга уже свой выбор сделала. И её совесть, между прочим, чиста: «раз ты, милый, девочке помог, так и я мальчику помогу».