О чем грустят кипарисы

Ракипов Шамиль Зиганшинович

Три героини просто не верили своему счастью, присвоение высокого звания они восприняли как что-то невероятное.

Ночь восемьсот восемьдесят третья

В эту ночь мы бомбили артиллерийские батареи противника, расположенные северо-западнее Варшавы. Во время шестого вылета неожиданно забарахлил мотор, самолёт начал терять высоту.

— Где мы, штурман? — спросила я. — До линии фронта восемь минут.

Садиться ночью с бомбами вне аэродрома — равносильно самоубийству. Сбросить их

куда попало, на свою территорию, нельзя, это преступление. По дорогам движутся наши войска, танки, автоколонны с горючим и боеприпасами. В населённые пункты возвратились оставшиеся в живых жители: женщины, дети, старики… Сбросим бомбы, попадём под трибунал, на знамя полка ляжет несмываемое пятно — что угодно, только не это.

Мы имеем право в такой ситуации сбросить бомбы в озеро, в реку. Скоро Нарев, за ним — территория, занятая врагом.

— Высота полторы тысячи метров, — доложила Валя. — До реки семь минут.

Она всё понимает. Дотянем до Нарева или нет? Ох, тяжело лететь с неисправным мотором к линии фронта, удаляясь от родного аэродрома, но другого выхода я не видела.

Через несколько дней — 27-я годовщина Великого Октября. Девушки готовят флага, плакаты, разучивают новые песни. Будет великолепный бал, потрясающий «капустник», придут гости из соседнего полка…

Посторонние жуткие звуки, испускаемые мотором, отдаются в сердце, выматывают душу.

Под нами — чёрная лента реки. Слава богу, дотянули.

— Бросать? — спросила Валя.

— Бросай.

Обидно, что не долетели до заданного квадрата, но что делать.

Как говорится, быть бы живу.

Валя пыхтит, почему-то медлит.

Ещё чуть-чуть…

Конечно, лучше ударить в берег, занятый врагом. Самолёт качнуло, мягко разворачиваюсь, ложусь на обратный курс. На душе полегчало.

— Будем садиться, — сказала я. — Отстегни лямки парашюта. Приготовь ракету для подсветки.

Летим на небольшой высоте, подходящей площадки не видно: деревья, бугры, овраги. Мотор даёт перебои, вот-вот заглохнет. Внизу наша территория, можно выпрыгнуть с парашютами, но что мы скажем Бершанской? Покинули летящий самолёт? Она спросит: «Почему?» Нет, мы обязаны сделать всё возможное, чтобы спасти машину.

— До аэродрома восемь минут, — в голосе Вали ни малейшего беспокойства.

— Если дотянем, будем садиться с ходу, — предупреждаю я.

— Хорошо.

Когда не надо, подходящие площадки встречаются то и дело, сегодня — ни одной.

— Сколько осталось, штурман?

— Около семи минут.

«Не может быть!» — хочется крикнуть мне, но я молчу, знаю, Валя не ошиблась, докладывает точно.

Вечность, состоящая из восьми минут, прошла, мы приземлились, зарулили на стоянку. Молча сидим в кабинах, приходим в себя. Как во сне слышу голоса техников.

— Раз, два, три! — скомандовала я.

Одновременно спрыгнули на землю. Валя ткнулась мне в грудь, прошептала:

— Постоим немножко. Коленки трясутся. Пока летели, ничего… Чуть не упала.

Глажу штурмана по спине. Не хочу думать об этом ужасном полёте, но думаю, думаю, думаю, и весь он, минута за минутой, вгрызается в память, вытесняет, вышвыривает какие-то события и укладывается в мозгу — прочно, по-хозяйски, навсегда.

Ночь девятьсот четырнадцатая

Один из самых молодых экипажей, на счету которого всего несколько боевых вылетов, Вали Пустовойко — Любы Мищенко, получил задание: разбросать САБы над вражескими позициями, чтобы облегчить продвижение нашим наступающим частям.

— Разрешите взять и фугасные бомбы, товарищ подполковник, — сказала Валя, не сводя умоляющих глаз с командира полка.

Бершанская медлит с ответом. Ясно, девушкам задание кажется малоинтересным, слишком простым, лёгким. Сбросить осветительные бомбы — только и всего? А другие экипажи будут крушить оборону противника, подавлять огневые точки, уничтожать танки, гитлеровских солдат, офицеров…

— Хорошо, — согласилась Бершанская. — Возьмите две «сотки»… Только после выполнения основного задания… — Она недоговорила и протянула руку: — Карту, штурман. Летите в тыл к немцам, вот сюда. В этом секторе, предположительно, расположены войсковые склады противника. Будьте повнимательнее. Следите за расходом горючего.

Обрадованные девушки улетели. Бершанская опасалась, что они могут в горячке, по неопытности сбросить бомбы на нашу наступающую пехоту, и поэтому направила их в глубь вражеской территории, от греха подальше.

Когда кончились САБы, Валя набрала высоту и направилась на запад. Подлетела к заданному квадрату, приглушила мотор. Моросил дождь, и разглядеть что-нибудь на земле было невозможно. А главное — ни одного САБа.

— Ни черта не видно, — проворчала Люба. — Бомбы жалко. Ну что, бросаю?

— Подожди. Я ещё снижусь, ты понаблюдай.

Прошло несколько минут. На земле — никаких признаков жизни, никаких строений. Где они, склады? Один шанс из тысячи, что бомбы поразят цель.

— Вроде мелькнул огонёк, — сказала Люба. — Десять градусов вправо.

Валя легла на боевой курс. Огонёк, это прекрасно, значит, тут немцы. Пусть не склад, пусть землянка, траншея, блиндаж, кухня, что угодно, лишь бы бомбы не пропали даром.

— Бросила…

Неожиданно стало светло, как днём. Языки белого пламени взметнулись к небу, самолёт подбросило.

— Ура! — хором крикнули девушки.

Заметались лучи прожекторов, рявкнули зенитки, но «По-2», набирая скорость, углубился в набухшую влагой тучу. Ледяные струйки катились по лицам девушек, попадали за ворот, а они смеялись, весело переговаривались:

— Вот это огонёк!

— Я думала, плоскости отвалятся!

— Ну и штурман у меня — снайпер!

— Не хвали, меня!

— Почему?

— Девочки предупреждали: в нашем полку не принято. Такой стиль, понимаешь?

— Ладно, не буду, беру свои слова обратно. Штурман как штурман. Обнаружила цель — бац! — склада горючего нет.