О чем я молчала. Мемуары блудной дочери
Шрифт:
В тот день после школы мы не пошли домой. Нас отвезли в дом к тете Мине, и ее дочери Мали и Лейла попытались нас отвлечь и развлечь. Я всегда ими восхищалась. Мать часто упрекала меня, что я на них не похожа. Они были моей полной противоположностью: играли на пианино, были образованными, но также очень правильными и придерживались всех традиций. Они были начитаны, но не умничали; независимы, но при этом прекрасно готовили и содержали дом в безукоризненном порядке.
Мы тогда съели много мороженого. Рассказывали дурацкие анекдоты. Накрасили моего милого и послушного братика, надели ему на голову соломенную шляпку с цветами и розовой лентой и заставили расхаживать по дому с дамской сумочкой. Перед ужином вернулась тетя Мина, и мы посерьезнели. Она сказала: «Незхат все еще там, она пытается помочь». «Она выполняет свой долг», –
Через несколько дней я увидела фотографию деда в газете, лежавшей на столе у тети Мины, и разрыдалась. Лейла сказала: «Не поздно ли плакать?» Я неловко попыталась объяснить, что не осознавала его смерть до тех пор, пока не увидела, что это написано в газете рядом с его фотографией. Мой ответ был правдой ровно настолько, насколько мое сентиментальное сочинение, но после того, как Лейла засомневалась, я больше открыто не плакала.
Через два дня после смерти деда мы пошли к нему домой. Стояло раннее утро, в доме царила тишина. Нас встретила младшая сестра мачехи моей матери, добрая женщина, которую мать очень любила, ее дочь и пожилой джентльмен, дальний родственник мачехи. Некоторое время мы сидели в прохладной затемненной гостиной. Я разглаживала складки на юбке. Брат вежливо сел рядом; нас угостили пирожными, мы взяли по одному и так и оставили их нетронутыми на тарелке. Мохаммад болтал ногами, сидя на стуле. Я разглядывала фотографии на каминной полке. На одной был изображен мой дед в темном костюме и галстуке-бабочке; на другой – мой красивый дядя Али, улыбающийся в камеру; тетя Нафисе с волосами до плеч в черном платье с бриллиантовой брошкой. Снова тетя с моим кузеном на руках; тетя с мужем. Мой взгляд упал на старую фотографию мачехи моей матери, сделанную много лет назад, когда у нее все еще были светло-каштановые волосы; она была в платье с открытыми плечами и смеялась, запрокинув голову – не просто улыбалась, а смеялась. Маминых фотографий тут не было, как и наших, – ни одной.
После нескольких вялых попыток завести разговор жена деда, которая рассказывала пожилому джентльмену, «как все произошло», встала и повела нас наверх, в комнату, где умер дед. Она шла впереди, а мы следовали за ней гуськом, будто она проводила нам экскурсию по дому. Перед рассветом деду стало плохо. Он вышел из спальни и направился в примыкающую к ней маленькую комнату – а может, то была его спальня и они спали в разных комнатах? В этой комнате, залитой солнечными лучами, у стены стояла маленькая кровать. Жена деда сказала, что он ее позвал, сказал, что плохо себя чувствует. Она, видимо, считала своим долгом рассказать нам, как он пришел в ее комнату, разбудил ее, как она позвонила врачу и в этой самой комнате, на этой узкой кровати, с аппаратом для измерения давления на руке он и умер.
Через несколько десятков лет мне снова вспомнилась эта сцена. В день смерти отца я позвонила в Тегеран передать соболезнования его второй жене. Та выслушала мои слова утешения, но не сказала, что ей жаль, что отец умер, не пожалела меня и моего брата. Вместо этого она долго и подробно описывала, как он держал ее за руку и говорил, что ей не надо волноваться и что он благодарен ей за поддержку и заботу. Она описывала, как он выглядел, и говорила о своем собственном горе. Но в ее тоне было что-то еще, кроме горя; думаю, это была жадность. После его смерти она хотела забрать себе не только вещи, которые принадлежали ему при жизни, но и его самого. Она там была. Комната, в которой он умер, его последние слова, его беспомощность – все это принадлежало ей одной. Мы же были никем; нас выставили на мороз.
Мачеха моей матери. Родная мать Незхат умерла, когда та была совсем маленькой
Через несколько дней вернулся отец, но они с матерью занялись организацией похорон, и нас оставили с тетей Миной. Я ходила из комнаты в комнату, вылавливая обрывки разговоров. «Он был хорошим человеком, но наивным и впечатлительным, как Незхат, – сказал мой отец тете Мине. – Жена им понукала, но в последнее время он пожалел о том, как обращался с Незхат, и пытался загладить вину».
«Твоя мать с таким рвением взялась за похороны, – сказала тетя Мина. – Гордость мешала ей это признать, но она всегда чувствовала себя бездомной. Они относились к ней как к бедной родственнице, но теперь все позади, и они ей больше не нужны. Возможно, если бы она открыто выразила свой гнев, отец уделял бы ей больше внимания. Ешь яблоко, – добавила она через минуту с хитрой улыбкой. – Мамы рядом нет, но это не значит, что можно не слушаться!»
Позже я поняла, о чем говорила тетя Мина. У матери не раз была возможность изменить отношения со сводной семьей или стать выше неприязни, но она так этого и не сделала, и не потому, что они отказывались менять свое отношение к ней, а потому что она не могла изменить свое отношение к ним. До самого конца она нарочно позволяла им себя ранить. Ее собственные обида и гордость стали ее злейшими врагами.
Через несколько недель после смерти деда мы ехали к нему домой. Мать начала говорить, что потеряла своего единственного в мире защитника. Тут тетя Мина не выдержала. Мой дед втайне поддерживал несколько бедных семей и скрывал это от собственной родни. Когда мать это обнаружила, она еще сильнее его зауважала и поверила, что он был альтруистом. Позже она утверждала (искоса бросая на нас гневные взгляды), что «люди» пользовались ее доверчивостью, как пользовались отцовской щедростью. «А что отец сделал для тебя после смерти Саифи? – сурово спросила Мина. – Он был хорошим человеком, но плохим отцом. Перестань уже об этом думать». «Не могу, – ответила мать. – Я всем ему обязана. Он оберегал меня, когда я была маленькой. Теперь у меня никого не осталось в целом мире». Тетя Мина закатила глаза.
«Надеюсь, хоть ты будешь жить своей жизнью, – сказала мне тетя Мина, когда мы высадили мать и поехали к ней домой. – Незхат все забыла. Ее „хороший отец“ посылал ее в школу на машине с шофером, но забывал покупать ей приличную одежду. Помню, однажды мы фотографировались с классом, и твоя мать была единственной, у кого не нашлось жакета. Ей пришлось взять жакет у другой девочки. Она держалась, но я помню, каким это стало для нее унижением».
Позже отец рассказывал, что в последний год жизни дед чувствовал себя виноватым из-за того, как обращался с матерью. Запоздалое чувство ответственности толкало его на попытки загладить вину. Он предложил переводить на родительский счет ежегодные выплаты и даже профинансировал строительство нашего нового дома, так как своего дома у родителей никогда не было. «Незхат не повезло, – сказал отец. – Проживи он дольше, все могло сложиться иначе».
Пока дед был жив, у материнской обиды существовала живая мишень, а ее любимой сказкой была романтическая история их брака с Саифи. Она считала его принцем и своим спасителем. Она любила своего отца, но их разделяло недоверие и обида. Она считала себя благородной покинутой дочерью, которая никогда от него ничего не требовала. Пока он был жив, в его доме всегда имелась для нее комната, но что теперь, когда его не стало? «Этот дом, – говорила она тете Мине, – больше мне не принадлежит». «Незхат, забери свою долю и забудь, – отвечала Мина. – Тебе никогда не отдадут то, что ты считаешь своим». После смерти деда мать возвысила его до святого и уже не могла винить его в несправедливостях прошлого; теперь она переключилась на мужа.
В пятницу после дедовой смерти в нашей гостиной собралась толпа на поминки. Хвалили его благотворительную деятельность, а неудачи на политическом поприще объясняли честностью. Несдержанность называли признаком искренности и неспособности терпеть лицемерие в любой форме. Мать повторяла, каким он был хорошим отцом, твердила, что он уделял ее воспитанию гораздо больше внимания, чем другим своим детям. Никогда не забуду, как в доказательство его любви она привела в пример наказания, которые доставались только ей. Рассказала она и о том, как в прошлом году он позвонил ей и сказал, что оплатит строительство дома. Ни на чем не экономь, сказал он ей. Хочу, чтобы у тебя был дом, которого ты заслуживаешь. «Теперь я никогда не смогу жить в этом доме, – со слезами произнесла она. – Я этого не вынесу!»