О чем знаешь сердцем
Шрифт:
Когда сердце извлечено из тела донора, начинается обратный отсчет, и врачи наперегонки со временем стараются скорее доставить его реципиенту. Сердце укладывают в пластиковый пакет со стерильным раствором, затем помещают в заполненную льдом емкость для транспортировки – чаще всего вертолетом. Так перевозили сердце Трента. Пока оно было в пути к трансплантационному центру, Колтона готовили к операции. Его родные молились, просили молиться и его друзей тоже, и то, что для них являлось вопросом жизни и смерти, для врачей было стандартной процедурой. Всего через несколько часов сердце Трента переместилось из его грудной
Я прокручиваю записи, которые читала так много раз, что выучила наизусть, до следующей фотографии, сделанной сразу после того, как Колтон очнулся от операционного наркоза. Он лежит на больничной койке. В ушах концы стетоскопа, плоский кружок прибора прижат кем-то к его груди. Он слушает биение своего нового сердца. Когда я увидела это фото впервые, спустя месяцы после смерти Трента, мне было тяжело смотреть на него и не испытывать острую боль утраты. Но вместе с тем было невозможно остаться равнодушной к тому, что было на нем запечатлено, и к эмоциям на лице Колтона Томаса. И мне захотелось узнать о нем больше. Так и не дождавшись ответа на свое письмо, я начала с фотографий и записей в блоге его сестры.
Я прошлась по записям Шелби и с их помощью составила две параллельные хронологии. В день, когда мы хоронили Трента, Колтону сделали первую биопсию его нового сердца и признаков отторжения не нашли. Через девять дней он до такой степени окреп, что был выписан из больницы и вернулся домой. Я же ослабла настолько, что пропустила последний день учебного года. Все лето и выпускной год я провела, зависнув в тумане скорби. Колтон тем временем, поражая врачей, быстрыми темпами набирался сил. Исцелялся. Тогда я этого не знала, но когда я писала анонимное письмо анонимному мужчине, 19 лет, Калифорния, он делал все возможное, чтобы двигаться вперед и только вперед. А вчера я решила посмотреть на него своими глазами.
И теперь не знаю, что делать дальше.
Я возвращаюсь к самой верхней записи в блоге, сделанной несколько недель назад в Триста шестьдесят пятый день. В годовщину гибели Трента и подаренного Колтону второго шанса на жизнь. В начальную точку наших запараллеленных временных линий. Вчера я свела их вместе, и на этом все должно кончиться. Никаких «как-нибудь». Но потом я вспоминаю, как он стоял, улыбаясь мне, на крыльце, а солнце подбадривало нас ласковыми лучами, и несмотря на все «должно», не чувствую, что это конец.
Стук в дверь прерывает мои мысли, не давая им зайти чересчур далеко. Я знаю, это бабушка – узнаю ее быструю, отрывистую дробь. А еще я знаю, что, постучав еще раз, не больше, она воспользуется своим ключом и поспешит наверх выяснять, почему я не отвечаю. Для восьмидесятилетней старушки она передвигается на удивление шустро, поэтому я захлопываю ноутбук, расчесываю пальцами волосы и поднимаюсь из-за стола в момент, когда слышу второй стук. Я торопливо иду через комнату, но при виде цветка Колтона задерживаюсь. Он лежит на комоде рядом с фотографией, на которой мы с Трентом. Рядом с осыпающимся цветком, который он подарил мне в тот первый день.
Мой взгляд сразу ложится на фото, на улыбку Трента, и застывает там. Я рефлекторно напрягаюсь, предчувствуя привычное стеснение в груди. Но оно не приходит. Вновь смотрю на цветок.
– Это был ты? – шепчу.
И хотя знаю, что это невозможно, на сей раз почти надеюсь услышать ответ, но, как и раньше, единственное, что я слышу в окружающей меня тишине – это биение моего сердца. Неопровержимое напоминание о когда-то непостижимой истине: я жива, а он нет.
– Вы только на нее посмотрите! – восклицает бабушка, снимая свои солнечные очки в стиле Джеки О, когда я появляюсь на лестнице.
– Лучше вот на нее посмотрите, – отвечаю с улыбкой.
Раскинув руки, она делает небольшой поворот.
– И смотрят, куколка, еще как.
Причины для этого есть, в особенности сегодня. Бабушка вся в пурпурном и красном – при полном параде, выражаясь словами дам из «Общества красных шляпок». Она и банда ее отчаянных подруг, женщин «определенного возраста», носят самые невообразимые сочетания цветов, как символ того, что в их возрасте наконец-то можно одеваться, как вздумается. Чем ярче, тем лучше. И бабушка следует этому принципу до конца. Сегодня на ней пурпурные леггинсы с просторным верхом в тон, боа из красных перьев и ее визитная карточка – широкополая алая шляпа с длиннющим пурпурным плюмажем, который плавает в воздухе и покачивается над нею, даже когда она просто стоит.
Когда я спускаюсь, она раскрывает объятья, и меня обволакивает ворох перьев и знакомый запах бабушкиных духов Est'ee Lauder, кольдкрема Pond и леденцов Lifesavers. Я вдыхаю этот запах, обнимая ее в ответ, а она отодвигает меня и окидывает протяжным пристальным взглядом.
– Ну, как ты? – спрашивает она и вертит мой подбородок из стороны в сторону. – Чудится мне, что-то здесь изменилось…
Я подношу было пальцы ко швам, а она машет рукой.
– Нет, я не об этом. Это всего лишь опухшая губа.
Она вновь поворачивает мое лицо налево, потом направо. Я задерживаю дыхание. Бабушка умеет смотреть так, словно видит тебя насквозь, и сегодня я нервничаю под ее взглядом, опасаясь того, что она может во мне разглядеть.
– Даже не знаю, – наконец выносит она вердикт и отпускает мой подбородок. Я выдыхаю. – Но выглядишь ты сегодня прекрасно. Настолько, что могла бы присоединиться к нам с девочками за бранчем.
Я улыбаюсь. «Девочкам», выбравшим бабушку главой местного «Общества красных шляпок», далеко за семьдесят, но по ним этого не скажешь. Они настоящие оторвы.
– Прости, – говорю. – Я была очень уставшая после вчера.
Бабушка коротко кивает.
– Что ж, я рада, что ты приободрилась. А теперь пора за работу. Брауни. Двадцать пять дюжин для нашей палатки на ярмарке.
– Ого.
– Вот-вот. Ого. Так что идем-ка, поможешь мне с покупками.
Когда машина разгружена, я ставлю плиту разогреваться, бабушка надевает свой красный передник, и мы приступаем к нашему любимейшему совместному занятию – начинаем кулинарничать. Заправляет всегда бабушка, а я у нее на подхвате. Иногда, отмеряя и перемешивая ингредиенты, мы много болтаем, иногда – как сейчас – молчим, погрузившись в свои мысли. Однако я знаю, сегодня молчание продлится недолго. Дождавшись, когда я распределю первую партию теста на смазанном маслом противне, бабушка задает первый вопрос.