О черни, Путевые заметки
Шрифт:
Щеголи итальянского барокко, что сделали вы со строгими, чистыми заветами Брунеллески[Брунеллёски Филиппе (1377-1446)-знаменитый архитектор и скульптор, наиболее яркий представитель зодчества Раннего Возрождения.], Альберти, Браманте? Никогда мне не станет вполне ясно, почему в Италии искусство извратилось в барок, виртуозность, эклектизм, опустилось до Карраччи[Карраччи- семья итальянских живописцев конца XVI - начала XVII века, основоположников академизма в европейской живописи, поверхностного парадного искусства, эклектически использовавшего художественное наследие Возрождения.], Гвидо Рени[Гвидо Рени (1575-1642)-итальянский живописец, один из крупнейших представителей так называемой академической живописи XVII века. Его картины отличаются
Это... это... нечто очень народное, доморощенное, нечто примитивно-свежее; и во-вторых - серьезная интенсивность духа, который сосредоточенно ищет вещественную, законную форму для новых представлений. Будь наивным или будь строгим: но, как порока, как змеи, как яда ядовитого, остерегайся рутины, блеска и наслажденческого распутства чересчур утонченного искусства. Будь прост - или будь одержим совершенством формы; но есть и третий путь, вероятно - самый первый из всех: быть личностью, так, чтобы каждая частичка твоего творения говорила о себе, о своем неповторимом, глубоко внутреннем содержании. И в этом - всё. Велик аллах.
Велико искусство.
Итальянское искусство в самых лучших своих явлениях подает- нам двойной пример: всегда начинать и много учиться. Начинать сначала, искать, экспериментировать, изобретать и обновлять, пробовать и решать, взвешивать возможности и дерзать; и, с другой стороны, наоборот: учиться, не щадя сил, учиться на других и на себе, подавлять порочную своеобразность, небрежность оригинальности, бесстыдные претензии быть самим собою - вот добродетели искусства этой чудесной поры цветения.
На этом я заканчиваю свое странствие по Италии.
Я отправился туда, не думая - зачем и почему.
Поэтому я доволен тем малым, что вынес оттуда.
Наверное, я осрамился, обнародовав многие свои утверждения; часто я не знал, как это высказать, и часто о многом забывал. Писал я все это по ночам, невзирая на усталость и блох, и никогда не упускал случая выглянуть в окно, в сторону севера. Ибо на пашей родине, люди, у нас дома - тоже все прекрасно: равнины и холмы, леса и воды, и все что угодно. И, быть может, у нас тоже когда-нибудь настанет сказочное обилие картин и скульптур и прочих дивных чудес - ибо велико искусство, аминь.
ПИСЬМА ИЗ АНГЛИИ
Для большей наглядности сопровождаются рисуннами автора Перевод В. ЧЕШИХИНОЙ
АНГЛИЯ
ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ "Начинать - так начинать сначала", - учил меня когда-то мэтр Шолиак[Шолиак Леон - французский: художник, с которым К. Чапек познакомился во время своего пребывания в Париже в 1911 году.], но так как я на этом островевавшюне уже десять дней, то успел позабыть начало.
Так с чего же начать? С поджаренного свиного сала или выставки в Уэмбли? С мистера Шоу или лондонских полицейских? Да, начало у меня выходит очень запутанное, но о полицейских я должен сказать, что при поступлении на службу от них требуются внушительная внешность и высокий рост. Они, как боги, на голову выше прочих смертных
Но путешественника за границей больше всего поражает то, о чем он сотни раз читал или что много раз видел на картинках. Я был потрясен, когда нашел в Милане Миланский собор, а в Риме Колизей.
Это почти пугает вас, ибо вам кажется, что вы уже были здесь когда-то или по крайней мере видели все это во сне. Вам странно, что в Голландии в самом деле есть ветряные мельницы и каналы, а на лондонском Стрэнде в самом деле такая толпа, что голова идет кругом. Существуют два совершенно необыкновенных впечатления: когда ты наталкиваешься на нечто неожиданное и когда встречаешь что-то хорошо известное. Человек, вдруг встретив старого знакомого, всегда громко выражает свое удивление. Вот так же удивился и я, увидав парламент на Темзе, джентльменов в серых цилиндрах - на улицах, двухметровых бобби на перекрестках и всякое такое. Для меня было настоящее откровение, что Англия в самом деле Англия.
Однако, чтобы рассказать все по порядку, я нарисовал вам, как выглядит Англия, если смотреть на нее со стороны Ламанша. Белое - это просто скалы, а сверху растет трава. Сооружение довольно основательное, так сказать на скале, но все же, когда у вас под ногами континент, вы чувствуете себя более спокойно.
Затем я зарисовал для вас Фолкстоун, где я пристал к берегу. В лучах заходящего солнца он казался замком с зубчатыми стенами; зубцы впоследствии оказались просто дымовыми трубами.
Сойдя на берег, я с изумлением обнаружил, что не умею говорить по-английски и не понимаю ни слова. Тогда я вскочил в первый отходящий поезд; на мое счастье он шел в Лондон. По дороге я убедился, что местность, которую я считал Англией, по существу не что иное, как огромный английский парк: всюду лужайки и газоны, красивые деревья и вековые аллеи; там и сям, очевидно с целью усилить впечатление, пасутся овцы - совсем как в Гайд-парке.
Еще в Голландии я видел, как, обратив зады к небу, люди копаются в земле. А здесь - изредка кирпичные домики, девушка кивает из-за живой изгороди, велосипедист едет по аллее, и все; удивительно мало людей; мы, чехи, привыкли к тому, что на каждом клочке земли кто-нибудь да копошится. Наконец поезд пошел между какими-то странными на вид домиками - добрая сотня совершенно одинаковых домов.
За ними целая улица тоже совершенно одинаковых, потом еще и еще. Это кажется лихорадочным бредом. Поезд мчится через город, на котором лежит какое-то ужасное проклятие: ибо у каждого крыльца по какой-то безысходной необходимости высятся две колонны. Далее тянется квартал, где у каждого дома голые железные балконы; следующий квартал на веки вечные приговорен к серым кирпичным стенам; дальше мрачный и неумолимый рок предначертал всем домам синие веранды; еще дальше, очевидно, за какую-то неизвестную провинность, целому кварталу присуждено иметь по пять ступенек перед каждой дверью. Честное слово, мне было бы неизмеримо легче, будь три ступеньки хоть пТгред одним домиком, но по какой-то причине это невозможно. А потом идет улица, вся сплошь красная.
В конце концов я вышел из вагона и попал в объятия доброго чешского ангела-хранителя; [ ...в объятия доброго чешского ангела-хранителя...Имеется в виду чешский филолог О. Вочадло, читавший лекции по чешской литературе и славистике в Лондонском университете; сопровождал К- Чапека во время его поездок по Англии.] меня вели направо, налево, вверх, вниз, одним словом - все было ужасно. Затем меня снова сунули в поезд и высадили в Сербитоне; там меня утешали, кормили, уложили спать в перины; и было тут темно, как у нас, и тихо, как у нас, и мне снились всякие сны: пароход, Прага, еще что-то чудесное, что именно забыл.