О детях Кощеевых

Селютина Алёна

– Константин Иосифович, – вздохнул Демьян, но глаза закатил только мысленно. – Вы опять издеваетесь?

В принципе, ничего нового наставник не делал. Играл в свою излюбленную игру: нажимал на какую-нибудь точку и с почти научным интересом наблюдал, как человек будет выворачиваться и что с ним в процессе сделается. За долгие годы Демьян привык и уже не обижался. У каждого свое хобби, и не факт, что оно будет нравиться окружающим. Тут либо принимаешь, либо до свидания.

– Ну что ты? – Кощей улыбнулся, и, как и всегда, стало очевидно, что он тоже о себе всё понимает, но поделать с этим ничего не может. – И всё же. Такая кровь. Жаль упускать.

А вот этот удар был уже ниже пояса.

– Вы прекрасно знаете, что мне нельзя иметь детей.

Кощей

посерьезнел. Не знай его Демьян столько лет, может, и не заметил бы, но он давно выучил, на что смотреть. Что-то едва уловимое поменялось в лице отца, и Демьян сразу понял, что шутки закончились.

– Это не значит, что ты должен всю жизнь провести один, – веско произнес Кощей. – Она у тебя будет долгая. А Евдокия – ведьма. Ее жизнь будет проще продлить. И я уже говорил, что не могу со стопроцентной уверенностью утверждать, что проклятье передастся твоим детям. В любом случае полагаю, что это тебе стоит обсудить с будущей женой, а не со мной.

– Ни одна нормальная женщина…

Кощей нахмурился, и Демьян оборвал себя на полуслове.

– Прежде чем делать выводы о чьем-то мнении, лучше всё же поинтересоваться этим мнением. Есть вероятность, что ты будешь удивлен.

– Либо напугаю и больше никогда ее не увижу.

– Мы сейчас говорим о ком-то конкретном? – вскинул бровь Кощей.

Да, в проницательности его наставник мог дать фору многим. В знании жизни, впрочем, тоже. И можно было поделиться и попросить совета. Но ведь тогда отец обязательно захочет увидеть Юлю, разузнать о ней побольше. «Любая потенциальная слабость должна быть взята под контроль», – говорил он. А Демьян очень давно всё решил и столько лет жил спокойно с этим решением. Просто в последнее время стало как-то пасмурно на душе, и всё чаще, просыпаясь один, он задумывался о том, что так будет всегда. Это пугало. А совсем рядом – женщина, с которой он готов был разделить свое «долго». Но которую совсем не готов был так подставить. И лишиться которой насовсем тоже был не готов.

– Послушай, – вздохнул Кощей. – Я повторюсь. Родовые проклятия – вещь темная и плохо подлежащая исследованиям. И те предположения, что я выдвинул, – всего лишь предположения.

– А если нет? Если проклятье передастся? Как я должен позволить кому-то забеременеть от меня, зная, что такое возможно? Как мне потом смотреть в глаза матери этого ребенка? А в глаза ребенку?

Демьян встал, походил по кабинету. Взглянул в зеркало, отражавшее ту сторону, а не эту. Опустил глаза в пол.

– Мама как-то обмолвилась, что существует зелье, способное рассказать о прошлом человека. Это правда?

– Да.

– Оно может рассказать о моем прошлом? О том, кто мой отец и как я получил проклятье?

– Да.

– Вы знаете, как его приготовить?

Кощей помедлил, прежде чем ответить.

– Иногда прошлое дает нам не ответы, а новые вопросы. Ты уверен, что готов?

– Абсолютно.

– Хорошо. Я помогу тебе с этим. А пока подумай насчет Евдокии. Разумеется, уговаривать я не буду.

Демьян кивнул.

Глава 4

В парке при Конторе было тепло, свежо, зелено и спокойно. Хорошо, одним словом. Почти как в лесу, что в родном Яшином мире начинался сразу за отцовским теремом. Разве что ягоды здесь не собрать, да и идти – далеко не уйдешь, но всё равно это место мирило Якова с тем, с чем ему нынче довелось столкнуться. Тут можно было немного передохнуть от всего нового и незнакомого. Он уже даже начал думать, что здесь, возможно, не зря посадили березы. И может быть, сделавший это тоже тосковал по родным краям. Стоило закрыть

глаза, прислушаться к шороху листьев, и начинало казаться, что ты вернулся домой.

Этим Яков и занимался, сидя на лавочке в ожидании Клима, которого Грач сегодня пригласил на индивидуальную тренировку. Он попытался было работать, но быстро осознал тщетность своей попытки. В голове роились совсем другие мысли.

Вчера Яра, как и обещала, сводила его в город. Клим с ними идти отказался, и она провела экскурсию по музеям и выставкам. И в конце дня, проведенного с тетей, Яков неожиданно остро осознал, как сильно не хватает ему родных рядом, не хватает возможности перекинуться парой слов, коснуться мимоходом, да просто знать, что они поблизости. Оставляя свой мир, покидая суетный родительский дом, в котором вечно кто-то кричал, плакал, требовал, просил с ним поиграть или починить игрушку, бегал, шумел, в котором его то и дело просили помочь, подсобить, в котором всегда была работа, – покидая его, он думал, что наконец-то обретет долгожданную тишину и спокойствие, но на деле тишина давила, и теперь Яков ощутил, что скучает по братьям и сестрам, по вечному гулу их голосов, по их просьбам, по их потребности в нем.

Тишина, которую не нужно было больше добывать, мешала сосредоточиться. Столь желаемое им еще недавно одиночество оказалось не такой уж приятной штукой. И будто мало было этой проблемы, обнаружилась вторая: ему не хватало физического труда. Чего-то такого, на что можно отвлечься, чтобы хоть ненадолго впасть в то прекрасное состояние, когда уходят все мысли и удается отрешиться от мира вокруг и внутри себя. Побыть в покое. Дома он шел колоть дрова или уходил на охоту в лес. А тут куда сходишь? В магазин?

Он так долго мечтал, чтобы ему дали учиться и работать. И вот мечта сбылась! Он должен радоваться. Но без всего, что раздражало и смущало дома, жизнь вновь показалась неполной.

Яков повел плечами, попытался сесть удобнее: спина с каждым днем ныла всё ощутимее и ощутимее. Засиделся. Нужно будет попросить Клима позволить ходить с ним на его утренние тренировки, что брат устроил себе сам. А сейчас – не отвлекаться на бесполезные мысли и работать, как и хотел. Яков вновь пригляделся к чертежу щенка, лежащему у него на коленях. Где-то в него закралась ошибка, и Яше никак не удавалось ее найти. Обычно к подобному он относился спокойно, полагая, что при должной внимательности так или иначе рано или поздно обнаружит недочет, и не торопился в поисках. Но в этот раз всё было по-другому, ведь он обещал Злате, что обязательно покажет собачку, как только научит ту ходить. Может, конечно, Злата об этом уже и забыла, ведь наверняка ей есть о чем подумать, кроме него и его игрушек, да только он не забыл. И хотелось сделать всё поскорее.

Да что там таить. Якову хотелось снова увидеться с нею и вновь заставить восхититься своим творением. Ни одна девушка раньше не разговаривала с ним так просто и ни одна не уделила столько внимания тому, что он собирал. Конечно, те деревянные игрушки, что он мастерил для братьев и сестер, были куда проще. Но отчего-то Яше казалось теперь, что они Злате бы тоже понравились. Он мог бы рассказать ей, как они устроены.

Яков окончательно оставил попытки думать о чертеже, перевернул страницу блокнота и позволил руке рисовать то, что хочется. Иногда это работало. Ручей сам проложит себе путь, если ему не мешать. А попытаешься навязать русло – выйдет болото. Он бездумно провел несколько раз карандашом по бумаге, усмехнулся, поняв, что именно получается, и не то чтобы очень удивился. Перед внутренним взором мелькнули медные кудри. Словно солнце на закате. До чего красиво. Глупо было пытаться обмануть себя. Он влюбился. Чувство было сильным и будоражащим. Стоило ли с ним что-то делать? Определенно – нет. Якову уже доводилось влюбляться, и он знал, что это проходит. Влюбленность похожа на болезнь: сначала лихорадит, потом отпускает понемногу, а там, глядишь, уже и не помнишь, как это было. Если не давать чувству воли, не подбрасывать дров в этот огонь, то пламя затухнет.