О душах умерших людей

@biblioclub: Издание зарегистрировано ИД «Директ-Медиа» в российских и международных сервисах книгоиздательской продукции: РИНЦ, DataCite (DOI), Книжной палате РФ

Имя А. Т. Болотова (1738–1833) хорошо знакомо исследователям русской культуры XVIII – начала XIX в. Историки, филологи, специалисты в области [1] сельского хозяйства, рыбоводства, медицины, метеорологии, садово-паркового искусства давно признали его «первым», и если не «великим», то, во всяком случае, достаточно «крупным» в своей области. Он жил в эпоху гносеологических абсолютов, когда энциклопедизм был нормой, метод познания казался универсальным, талант реализовывался многообразно. Поэтому вполне естественно присутствие в его грандиозном научном наследии, издание которого, по замечанию С. А. Венгерова, могло бы составить 350 томов (!) обычного формата, философских сочинений. К сожалению, большая часть сочинений Болотова до сих пор не опубликована, хотя в последнее время появляется все больше работ, посвященных его творчеству. Исследователей привлекает абсолютная гармоничная жизнь этого человека, все успевавшего,

не мучающегося «невыносимыми условиями» и «проклятыми вопросами», но так много успевшего написать и сделать. Болотов обладал счастливым даром преображать все, на что обращался его взор. Он писал стихи и пьесы, экономические и сельскохозяйственные статьи, вел хозяйство, создавал сады, наблюдал за погодой и находил время для подробных мемуаров.

Тексты Болотова бесценны. В предисловии к изданию его автобиографических записок А. В. Гулыга назвал его одним из лучших русских прозаиков XVIII в. [2] . Болотов довольно подробно описал свою жизнь в многотомных записках «Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков». Не каждый автор делает столь щедрый подарок для своих будущих биографов!

Исследователям творчества мыслителя, приходившимся работать с его архивами известно, что изучение его рукописей может доставить замечательное эстетическое впечатление. Тексты переписаны каллиграфическим почерком, переплетены в небольшие (в восьмую долю листа) томики и обычно снабжены иллюстрациями. Вероятно, Болотов все успевал, так как никуда не спешил. Смолоду он почувствовал склонность к тихой жизни сельского помещика, занимающего хозяйством и проводящего свободное время за изучением природы и человеческой натуры, хотя смог осуществить это желание не сразу. Жизнь Болотова и анализ его сочинений, архивов, публикаций довольно подробно описаны в прекрасной книге И. В. Щеблыгиной «А. Т. Болотов: Гармония мира и души» (М., 2003), поэтому в данной статье я остановлюсь лишь на основных вехах его биографии.

Болотов родился в семье мелкопоместных дворян. Отец его был военным и по долгу службы должен был следовать за своим полком. Однако он старался дать сыну хорошее образование, насколько это было возможно в полупоходных условиях. Большое значение для Болотова имело пребывание в доме курляндского дворянина Неттельгорста, где он выучил немецкий язык и начал учиться рисовать. Затем он продолжил образование в Санкт-Петербурге в пансионе Ферре. Вместе с тем образование его носило случайный, характер, и только он сам придавал систематичность разнообразным познаниям, которые он извлекал из чтения книг, общения с друзьями и родственниками. Так, живя в Петербурге в доме генерала Маслова, он «на слух» усвоил геометрию и фортификацию, которую преподавали сыновьям генерала.

Родители Болотова умерли, когда он был еще очень молод. В 14 лет он потерял мать и остался круглым сиротой, в 16 лет он начал военную службу в Архангелогородском полку и участвовал в Семилетней войне (1756–1763). В 1758 г. он был назначен письмоводителем, а затем переводчиком при канцелярии генерал-губернатора Пруссии Н. А. Корфа в Кенигсберге, где пробыл до 1761 г. Таким образом, он получает возможность провести несколько лет в известном университетском центре. Чем же занимается молодой офицер в городе, завоеванном великой империей?

Все свободное время он использует для систематизации и завершения своего образования, причем образования в самом широком смысле. Он общается с университетскими профессорами, много читает, рисует (по его эскизу отчеканена новая российская монета), переводит, пишет сам, ходит в театр и играет в любительских спектаклях.

Именно в Кенигсберге Болотов начинает много и систематически читать. «Мне пришел тогда двадцать первый год от рождения, и с самого сего времени началось прямо мое питание книг, которое после обратилось мне в толикую пользу. До сего времени хотя я и читывал книги, но все мое чтение было ущипками и урывками и только по временам; а с сего времени присел я, так сказать, вплотную и принялся читать почти уже беспрерывно и не сходя с места» [3] . Начал Болотов с чтения романов. Это сформировало его вкус и отполировало язык. Кроме того, литература отчасти заменила ему жизненный опыт и недостаток светскости. Он пишет: «Я узнал и получил довольное понятие о разных нравах и обыкновениях народов и обо всем том, что во всех государствах есть хорошего и худого, и как люди в том и другом государстве живут и что у них там водится. Сие заменило мне весьма много <…> Не меньшее понятие получил я и о роде жизни разнаго состояния людей, начиная от владык земли, даже до людей самаго низкаго состояния. Самая житейская, светская жизнь во всех ея разных видах и состояниях и вообще весь свет сделался мне гораздо знакомее пред прежним, и я о многом получил яснейшее понятие, о чем до того имел только слабое и несовершенное. Что касается до моего сердца, то от многаго чтения преисполнилось оно столь важными о особыми чувствованиями, что я приметно ощущал в себе великую перемену <…> Я начинал смотреть на все происшествия в свете некакими иными и благонравнейшими глазами, а все сие и вперяло в меня некое отвращение от грубаго и гнуснаго обхождения и сообщества с порочными людьми и отвлекало отчасу больше от сообщества с ними» [4] .

Все прочитанное и услышанное Болотов заносит в специальную книжку. В рукописном отделе Российской национальной библиотеки хранится чистовой автограф такой книжки под названием «Памятная книжка, или Собрание различных нравоучительных правил, собственно себе для памяти при разных случаях записанных Андреем Болотовым. 1761, Кенигсберг» [5] . Видно, над составлением ее молодой человек провел ни один час. Записи носят регулярный характер. Более того, они снабжены систематическим указателем. В конце приводится «Реестр вещам, находящимся всей книге», где по алфавиту приводится список разделов, например на «А»: «амбиции иметь не надобно», или на «Б»: «беззакония, иметь отвращения от них». Болотов пишет: «Знай, что каждый тот имя человеческое напрасно носит и во всем скоту уподобляется, который не знает и никогда узнать не старается, что такое он, откуда он, где он, зачем он, куда он денется. Сим вопросам надлежит первым твоим делом быть, которые не только обстоятельно узнать, но и всегда из памяти не выпускать» [6] .

Болотов не только получает знания, но и пытается сформировать свои душевные качества. «Если чистоту любишь и ее наблюдать похочешь, – отмечает он в своей записной книжке, – то к отвлечению себя и воздержания от всех плотских грехов лучшайшего средства найти не можно, как только чтоб в то время страсти свои тушить, когда они загорятся, те мысли из головы выбивать, которые до блуда или любовных дел касаются, и сие самое то время чинить, когда они загинаются, надобно тебе избрать одну какую-нибудь важную материю, которая бы тебя в страх и ужас или задумчивость приводила и на оную в такое время мысли свои преклонить стараться и сему не можно лучшего сыскать, как вспоминовение величества свойств и совершенств бесконечного существа и свою ничтожность» [7] . Болотов пытается стать философом, но философом «практическим», способным жить в соответствии со своими принципами, а не просто знать какие бывают принципы. «Тот не философ, который знает философию, но сим именем может тот только по справедливости назваться, который предписуемые ею правила в самом деле исполняет» [8] , – пишет он. Жизнь, лишенная авантюрных приключений вовсе не кажется Болотову пресной. Он пишет: «Знай, что добродетельная жизнь совсем никакой скуки с собою не приносит и не слушай тех, которые страшатся сего и ее убегая тебе говорить станут, что добродетельная жизнь наполнена скуками и трудностями. Сие только так говорят, которые никогда добродетельными не бывали, а каждый добродетельно живущий человек тебе совсем тому противное скажет. Добродетели не только не скучны, но и несут в существе своем приятность» [9] .

Болотов полагает, что человек сам творит свою судьбу, поэтому осуждает «фаталистов»: «Не меньше опасайся в руки так называемых фаталистов попасться. Тебя уверят, что все приключения на свете неминуемы и ты что бы делать ни стал, но воспоследует с тобою то, чему быть надлежит, следовательно, ты ничем того отвратить не можешь» [10] . Возможно, это определенная реакция Болотова на протестантскую идею предопределения, которую он никогда не принимал.

Не следует думать, что молодой человек совсем не принимал участия в соответствующих его возрасту развлечениях. Болотов посещает балы, не пропускает случая побывать на свадьбах, на которые кенигсбергские жителя приглашали всех желающих повеселиться, а особенно рады были видеть у себя в гостях молодых офицеров, среди них, кстати, был и Г. Г. Орлов, с которым у Болотова были приятельские отношения. У него появилось множество друзей из местных жителей, которые советовали ему, как лучше употребить свое свободное время, как пользоваться библиотекой, какие книги читать. Не следует удивляться тому, что Болотов стал «своим» в завоеванном городе. Отметим, что облик войны был в это время другой и российских офицеров не рассматривали как личных врагов. Карта Европы перекраивалась каждый год, и переход того или иного города из одной области политического притяжения в другую был обычным делом. Семилетняя война не была войной «за отечество», это была принятая в то время форма внешней политики, которая не обходилась без жертв, как не обходилось без них в то время ни одно крупное государственное предприятие. Несколько позже Карамзин отмечает в «Вестнике Европы» с метафизическим спокойствием историографа: «Как после жестокой бури взор наш с горестным любопытством примечает знаки опустошений ее, так мы вспоминаем теперь, что была Европа <…> Границы государств переместились, и авторы географических карт должны снова начать свою работу» [11] .

Болотов во всем знает меру. «Гулянья и танцованья» не могли совратить его с избранного пути: «Я старался час от часу делаться постояннейшим и вместо того, чтоб по примеру прочих молодых моих сверстников и сотоварищей гоняться за женщинами, посещать всякий раз трактиры и шататься из гостей в гости, я старался колико можно от того удаляться и вести жизнь совсем не по летам моим, а прямо философическую <…>» [12] . И действительно, Болотов начинает всерьез заниматься философией. Первоначально его увлекает вольфианство, с которым он знакомится по сочинениям И. Г. Готшеда. Это не случайно. Учение Христиана Вольфа давало четкую и ясную схему устройства мира и ясные эпистемологические ориентации. Хр. Вольф был популярен в России и среди русских мыслителей [13] , которых привлекала универсальность его системы и ее энциклопедическое содержание. Как известно, учеником Вольфа был М. В. Ломоносов. Во время пребывания Ломоносова в Марбурге он вел занятия по 16 предметам: логике, философии, естественному праву и праву народов, политике, географии, хронологии, астрономии, математике, теоретической физике, механике, оптике, гидравлике, военной и гражданской архитектуре, пиротехнике [14] . Таким образом, русские студенты не только могли приобщиться к эрудиции знаменитого ученого, но и получить урок энциклопедического взгляда на мир. Именно вольфианская выучка, на наш взгляд, сформировала гений Ломоносова, который одинаково уверенно чувствовал себя как в физике, химии, так и в филологии и истории.

Однако в учении Вольфа было два подводных камня, неприемлемых для российских мыслителей. Это учение о предустановленной гармонии как способе объяснения соединения души с телом и рационалистическое учение о Боге. Российские мыслители предпочитали новейшим сочинениям аристотелевскую концепцию «физического втечения». Декартовско-мальбраншевская «система случайных причин» и «система предустановленного согласия» Лейбница – Вольфа казалась им некорректной с точки зрения морали, так как делала Бога ответственным за все события и поступки, в том числе осуждаемые морально [15] . Кроме того, им казалось невозможным стремление Вольфа (а позже и других немецких философов) делать Бога объектом рационального исследования, предполагавшим, что Метод более универсален, чем Творец.