О Лермонтове. Работы разных лет
Шрифт:
Дальнейшее изучение проблемы шло по линии установления литературной преемственности мотивов и образов (В. В. Сиповский, 1914; С. И. Родзевич, 1913,1914; И. И. Замотин, 1914; Н. П. Дашкевич, 1914) и исследования конкретных литературных воздействий. Систематическое обследование последних (на уровне источников и реминисценций) предприняли Б. В. Нейман, Л. П. Семенов, С. В. Шувалов, обнаружившие в ряде произведений Лермонтова следы заимствований из В. А. Жуковского, В. В. Капниста, А. А. Бестужева (Марлинского), Е. А. Баратынского, И. И. Козлова, поэтов «Московского вестника», Скотта и др. Почти исчерпывающе были собраны скрытые цитаты и реминисценции из Пушкина (Нейман, Семенов). Работы эти, носившие конкретно-фактографический характер и шедшие в русле традиционного компаративизма, расширяли скудный круг сведений о литературных связях Лермонтова и в дальнейшем позволили уточнять его литературную ориентацию в разные периоды творчества. Заслугой сравнительного литературоведения было установление
С начала 1900-х гг. Лермонтов попадает в поле зрения марксистской критики, стремившейся выявить его связь с русским революционно-общественным движением (М. Горький, А. В. Луначарский); первые опыты не были свободны от прямолинейного социологизма, который сказался и в работах академических ученых старшего поколения, пытавшихся овладеть марксистской методологией уже после революции (Шувалов, 1925). Попытка социологического анализа содержится в книге М. А. Яковлева «Лермонтов как драматург» (1924), богатой наблюдениями (в частности, о «шиллеризме» Лермонтова), но эклектичной по методологии.
В начале 1920-х гг. наиболее значительными работами о Лермонтове оказались исследования не «социологов», а представителей «формальной школы». Возникшие как реакция на импрессионизм и эмпиризм дореволюционной науки о Лермонтове и воспринявшие ряд методических приемов лингвистики и стиховедения, они рассмотрели лермонтовскую поэтику на фоне предшествующей литературной традиции, показали эволюцию мелодической основы лермонтовского стиха, жанровой системы, композиционного строения прозы, отношения к поэтическому слову и т. д. (Эйхенбаум Б. М. Мелодика русского стиха. 1922; Лермонтов. 1924). Так был сделан значительный шаг вперед в научном изучении стиля Лермонтова и его места в литературном процессе (понятие, заново обоснованное «формалистами»). Однако в работах «формальной школы» Лермонтов рассматривался только в пределах имманентного литературного ряда.
На протяжении 1930-х гг. меняются методологические основы изучения Лермонтова. Его биография и творческий путь рассматриваются в контексте общественно-исторических факторов, формирующих личность, философские и литературные движения его времени; в центре внимания оказывается общественная среда Лермонтова. В эти годы расширению биографических и текстологических исследований сопутствовало уточнение и обогащение лермонтоведческой проблематики. В 1929 г. появляется «Книга о Лермонтове» — почти исчерпывающий свод биографических материалов, составленный П. Е. Щеголевым при участии В. А. Мануйлова. В 1930-е гг. разыскиваются и публикуются новые материалы, в том числе мемуары о Лермонтове (А. Ф. Тиран, Зиновьев, Д. А. Милютин и др.). Еще в 1926 г. Б. Эйхенбаум и К. Халабаев подготовили новое издание сочинений Лермонтова с полным пересмотром текстов; в 1935–1937 гг. выходит первое советское академическое издание Лермонтова в 5 томах, под редакцией Эйхенбаума; комментарии к нему содержат оригинальные биографические и историко-литературные разыскания; так, был раскрыт адресат лирического цикла 1830–1832 гг. — Н. Ф. Иванова и адресат стихотворения «Романс» («Коварной жизнью недовольный») — С.П. Шевырев (см. И.Л. Андроников).
В работах 1935–1941 гг. Эйхенбаум формулирует основные проблемы нового этапа в изучении Лермонтова: ранняя лирика, не прокомментированная и лишь приблизительно датированная; идейные связи Лермонтова с декабристами, «Кружком шестнадцати»; отношение его к философско-исторической концепции П. Я. Чаадаева и др. Задачи эти отчасти диктовались нуждами академического издания, отчасти намечали более отдаленные перспективы изучения, освещенные исследователем в статье «Художественная проблематика Лермонтова» (1940) и «Литературная позиция Лермонтова» (1941): философский субстрат творчества Лермонтова — воздействие на его раннюю лирику философии и эстетики Ф. Шеллинга, Ф. Шиллера и др.; преломление в творчестве Лермонтова декабристской традиции; пути эволюции Лермонтова и роль фольклора в ней; наконец, социальная и литературная ориентация Лермонтова в последние годы (в том числе отношения с кругом «Отечественных записок» и «Москвитянина»). Этими задачами определялась тематика ряда трудов, подготовленных к юбилею Лермонтова 1941 г. [Сб. Гослита; два тома «Литературного наследства» (т. 43–44, 1941; и Т. 45–46, опубл. в 1948)]; в значительной мере они остаются актуальными и для современного лермонтоведения.
В 1930–1940-е гг. заново возникает тема, в общих чертах поставленная еще Висковатым: формирование личности Лермонтова в детстве, его семейная драма и крепостной быт Тархан (В. А. Мануйлов, 1939; Н. Л. Бродский, 1945; П. А. Вырыпаев, 1952,1972; Т. А. Иванова, 1959,1962; С. А. Андреев-Кривич, 1976). Другая тема, почти не затронутая прежде, — окружение Лермонтова в Пансионе, в том числе его литературно-философская среда (Ф. Ф. Майский, 1941,1947; Т. М. Левит, 1948; Л. П. Гроссман, 1948; Т. А. Иванова, 1950,1957). Этот ранний период жизни поэта получил наиболее полное освещение в первом и пока единственном опыте научной биографии Лермонтова (доведенной до 1832 г.) — книге Н. Бродского «М. Ю. Лермонтов. Биография» (т. 1, 1945). Автор значительно раздвинул рамки традиционного биографического исследования; широко привлекая журнальный и архивный материал, он сумел детально воссоздать картину брожения философских, общественных и литературных идей в ближайшем лермонтовском окружении, прежде всего в Пансионе и университете; литературные и идейные позиции Лермонтова соотнесены с литературой и журналистикой того времени, системой преподавания, литературными интересами товарищей Лермонтова; специальному обследованию подверглись опосредствованные связи Лермонтова с кругом Герцена и Станкевича.
Продолжается изучение лирики Лермонтова — как ее философской проблематики (Эйхенбаум, 1940; В. Ф. Асмус, 1941), так и поэтического строя. Обследуются стилистические черты и ритмико-мелодиче-ские особенности стиховой речи Лермонтова; интерес к поэтике Лермонтова, начавшийся еще в предреволюционные годы (А. Белый, 1910; В. М. Фишер, 1914) и выросший в период интенсивной разработки вопросов стиховедения и поэтического языка (Эйхенбаум, 1924), в 1940-е гг. вызвал к жизни целый ряд работ (Шувалов, 1941; И. Розанов, 1941, 1942; Гроссман, 1948) (см. Стихосложение, Поэтический язык).
Следующая тема, возникшая на новой основе, — отношение Лермонтова к фольклору, изучаемое в связи с общей проблемой народности у Лермонтова и эволюции его метода. Фолъклоризм Лермонтова соотносится с борьбой общественно-литературных сил вокруг оценки народного творчества; определяются точки соприкосновения и расхождения Лермонтова со славянофилами, Пушкиным и др. (Эйхенбаум, 1940–1941; М. К. Азадовский, 1941; М. П. Штокмар, 1941; В. И. Чичеров, 1941; Г. С. Виноградов, 1941, Бродский, 1948). Тогда же появляются и первые работы о Лермонтове и фольклоре народов Кавказа (Семенов, 1939,1941).
Особое внимание исследователей привлекало творчество и общественная позиция Лермонтова зрелых лет. Политической проблематике лермонтовской лирики посвятил ряд работ В. Я. Кирпотин (1939, 1941). Однако ощущался недостаток документально-биографических данных (особенно о периоде 1833–1836 гг.). Изучение «Кружка шестнадцати», дворянской аристократической оппозиции из окружения Лермонтова, начатое по новым материалам Э. Г. Герштейн (1941), заставило отказаться от ряда первоначальных предположений, в том числе от мысли о непосредственном отражении у Лермонтова идей «Философического письма» Чаадаева; вместе с тем обследование архивных материалов (А. И. Тургенева, Елагиных, Самариных и др.) позволило внести в политическую биографию Лермонтова новые данные, характеризующие его отношения с двором, московскими славянофильскими кругами и т. д. (Герштейн, 1941,1948; И. Боричевский, 1948). Меньше нового дали поиски материалов о связях Лермонтова с декабристами (Г. В. Морозова, 1941; Н. И. Бронштейн, 1948). Зато плодотворным оказалось изучение поздних деклараций Лермонтова (стихотворение «Журналист, читатель и писатель», предисловие к «Герою…») в контексте общественно-литературных полемик конца 1830-х — начала 1840-х гг.; оно позволило наметить линии идейной связи Лермонтова с «Отечественными записками» и Белинским и пролило свет на полемическую позицию позднего Лермонтова, установив точки его отталкивания от выступлений Н. А. Полевого, Ф. В. Булгарина, С. А. Бурачка, Шевырева (Н. И. Мордовченко, 1941; Мануйлов, 1948).
Изучению этих новых моментов общественной и творческой биографии Лермонтова сопутствовала разработка уже традиционных для науки о Лермонтове вопросов, но с иных методологических позиций, например о связи Лермонтова с русской и западноевропейской литературной традицией. Преемственность понимается теперь не как индивидуальное влияние или заимствование и даже не как филиация образов и мотивов, но как соотношение литературно-эстетической и идеологической систем Лермонтова и исследуемого писателя — Пушкина (Д. Д. Благой, 1941), Байрона (М. Л. Нольман, 1941), Гейне (А. В. Федоров, 1940), французской прозы бальзаковской ориентации (Б. В. Томашевский, 1941), русской «светской повести» (М. А. Белкина, 1941). Общая постановка проблемы преемственности, наряду с обзором фактического материала, содержится в статье Неймана (1941) и Федорова (1941). Новизной отличалась тема «Лермонтов и культуры Востока» (Гроссман, 1941).