О любви и смерти (сборник)
Шрифт:
Царская весна
Старик был грузен, темен лицом от солнца и вина, закутан в леопардовый плед, кокетливо подпоясанный сиреневым игрушечным удавом. Перекошенное лицо кушака поневоле выражало чувства столь сложные, что Роза отвела глаза, не рискуя встречаться с ним взглядом. Лучше уж смотреть на самого старика, немного похожего на знаменитую фотографию Борхеса. Примерно так тот и выглядел бы сейчас, если бы воскрес на третий, как положено, день, прозрел и принялся целеустремленно заливать это горе всем, что горит, не отвлекаясь на суету вроде ежедневного мытья.
Он и сейчас сжимал в загорелой
– Это вообще нормально? – шепотом спросила Роза.
– Если ты имеешь в виду, все ли у нас так одеваются, то нет, – невозмутимо ответствовала Рута. – А если хочешь спросить: «Это вообще нормально, что по городу бродит псих?» – то да, нормально. Психов у нас тут не то чтобы много, но хватает. Не жалуемся.
Руту одолевали противоречивые чувства. С одной стороны, ей хотелось, чтобы Розе понравился город. И чтобы она сама – сама, а не после долгих уговоров! – захотела остаться тут подольше. И тогда можно будет ответить: «Почему нет, конечно можно, оставайся». Потому что нет смысла делать человеку подарок, о котором он никогда не мечтал, просто в расчете, что – ну а вдруг понравится и когда-нибудь пригодится. Подарок, о котором не просили, это просто хлам. А превращать в хлам свой город Рута совсем не хотела. Поэтому набралась терпения и ничего не предлагала, только показывала и рассказывала, практически не умолкая.
С другой стороны, ей все время хотелось дразнить Розу, удивлять ее, смешить и даже немножко пугать – просто чтобы растормошить. Роза всегда такая была, мечтательная тихоня, самим фактом своего существования провоцирующая окружающих на розыгрыши, насмешки, подвиги и просто хулиганства – ей назло, во имя ее.
Как есть муза.
И на старика в леопардовом пледе близость Розы, похоже, действовала, как на всех остальных. По крайней мере, он качнул воздетым к небу картонным стаканом и провозгласил отлично поставленным баритоном:
– Так выпьем же за пятое время года, квинто темпорум, которое Зенон Новоаркадийский называл «Царской весной», а Сардиний Таррагонский – «Весной бессмертных».
Роза нервно заерзала на стуле.
Кофе был не допит, а взятый на двоих шоколадный маффин еще даже не надкушен, это не давало ей встать и уйти, как она обычно делала во всех нештатных ситуациях, прежде, чем успевала разобраться, нравятся они ей или нет. И теперь сама не знала, огорчаться тому, что придется сидеть здесь дальше и слушать все, что скажет псих, подпоясанный плюшевой змеей, или все-таки радоваться, что удастся посмотреть его выступление полностью.
– Дед совершенно безобидный, – сжалившись, шепнула ей Рута. – Даже денег никогда не просит. И к незнакомым девушкам не пристает. Только рассказывает всякие штуки или просто желает хорошего дня всем, кто идет мимо. Очень его люблю. И другие люди тоже. Он даже считается чем-то вроде хорошей приметы: прошел мимо, день будет удачный. Угощают его постоянно чем-нибудь, видишь, кофе кто-то ему купил. А туристы с ним фотографируются, но это уже, конечно, только за деньги, у деда тариф пять литов, и снимай потом сколько хочешь, он еще и позы принимает такие… В общем, такие. Пока не увидишь, и не вообразишь.
Роза
Дед меж тем барабанил, как по писаному, без единой запинки.
– Царская весна наступает на рассвете, посреди осени, после первых холодных дождей, но до первого снега и продолжается четыре часа; увидеть ее могут только цари, святые и вечные дети, чьими помыслами движет любовь, остальные в эту пору сидят по домам, обуреваемые им самим непонятной тревогой. Всякий раз в начале Царской весны туманы выходят из берегов и текут по земле, их потоки стремительны как речное течение, и могут унести зазевавшегося путника. Потом появляются призраки первоцветов, увядших еще в апреле; они белы как молоко, тянутся к солнцу и пахнут дымом. На деревьях набухают почки и появляется молодая листва, но не зеленая, а желтая и алая, так что несведущие и невнимательные не могут отличить новые листья от старых, уже собравшихся облетать. Каштаны начинают плодоносить яблоками, а вишни – синими стрекозами. Кто найдет и съест яблоко, упавшее с каштана, будет молод еще сорок лет, а кто увидит синюю стрекозу на вишневом дереве, обретет бесстрашие.
– Ты бы чего больше хотела? – внезапно спросила Роза. И, не дожидаясь ответа, призналась: – Я бы – стрекозу.
– Ладно, – согласилась Рута, – договорились. Тебе стрекоза, мне яблоки. Именно то что надо! Быть молодой дурой лучше, чем старой, а умнеть лично я пока не планирую.
– Конечно, тебе стрекоза ни к чему, – согласилась Роза. – Ты и так храбрая.
Леопардовый дед тем временем закончил речь, залпом, как водку, выпил свой кофе и неторопливо зашагал в направлении реки. Роза сунула в рот остатки кекса и адресовала Руте вопросительный взгляд – дескать, пошли?
– Пошли, – кивнула она. – Я тебе еще ничего толком не показала, а уже скоро вечер. Все-таки ужасно рано начинает темнеть в октябре. Очень трудно к этому привыкнуть.
Вечером она оставила гостью дома чистить картошку, а сама рванула в супермаркет за всем остальным, потому что дома шаром покати. Нормальные люди забивают холодильник перед приездом гостей, но Рута рассудила, что глупо запасать что попало, Роза всегда была перебендя, то она не любит, другое ей нельзя, третьего прямо сейчас не хочется, а четвертое надо есть с соевым соусом и трюфелями, иначе никакого смысла. Поэтому Рута учинила гостье допрос, составила список и отправилась с ним в магазин, смутно надеясь, что там найдется хотя бы половина заказанного. Минус земляника и грибы лисички, это понятно, уже не сезон.
Когда, проходя мимо отдела бижутерии, увидела среди блестящих заколок синюю пластмассовую стрекозу, сперва просто кивнула ей, как старой знакомой: «Привет». И только уже у кассы сообразила, какой отличный может получиться сюрприз. То есть, конечно, розыгрыш. Но тут ничего не поделаешь Роза сама виновата, что в ее присутствии взрослым, без пяти минут серьезным людям, нестерпимо хочется делать всякие глупости. По большей части прекрасные, спасибо ей за это.
Правда, вишневых деревьев в ее саду не было, ни одного. Зато имелась слива, старая, наполовину засохшая; впрочем, вторая половина чувствовала себя прекрасно и отдувалась за двоих. Ничего, и слива сойдет. Когда это мы были буквалистами.