О любви и смерти (сборник)
Шрифт:
– Господи, да почему? – спрашиваю я.
– Трудно вот так сразу объяснить. Ты кофе давай наливай.
– Ладно.
Пакет действительно лежит на заднем сидении. Но удивительно не это. А то, что все взятые с собой бутерброды целехоньки – кроме тех двух, что мы слопали в самом начале пути. И термосы наши по-прежнему полны.
Надо хорошо знать Тому, чтобы понимать, до какой степени это невозможно. Сестрица моя, имевшая счастье принимать его в гостях, любит шутить, что Тома ест как птичка. В смысле, всегда что-нибудь клюет. Вообще не останавливаясь.
Ну, то есть, так было до сих пор.
– Где
– Не знаю, – коротко отвечает он.
– Как это – не знаешь?
– А вот так.
Выпив кофе одним глотком, возвращает мне крышку.
– Налей еще.
– Мы что, заблудились? – спрашиваю, выдав ему вторую порцию.
– Вроде того.
– А навигатор?
– Давным-давно отмучился. Еще после шестого объезда. И телефон, кстати, тоже. Проверь свой.
– После шестого – чего?
– Объезда, – флегматично повторяет Тома.
Я лезу в карман за телефоном. Экран которого, оказывается, пуст и темен, как небо за окнами. Аккумулятор, что ли, сел? Вообще-то вполне может быть, утром он показывал всего половину, а потом… Ай, неважно. Заряжалка-то с собой. В рюкзаке. А рюкзак в багажнике. Упс! Ладно, потом.
– Разрядился, – говорю я.
– Жаль, – меланхолично откликается Тома. – Впрочем, не то чтобы я особо надеялся.
– Да что происходит?!
Сразу надо было орать. Вот буквально в первую же секунду. Похоже, собственный крик помогает мне включить голову. И заодно пошире открыть глаза. И увидеть наконец, что дорога, по которой мы едем, меньше всего на свете похожа на междугороднее шоссе. На какую-нибудь проселочную грунтовку, впрочем, тоже не очень. Она вообще не похожа на дорогу. Скорее на бескрайнее лавовое поле. А еще больше – на внезапно застывшее море, слегка подсвеченное изнутри. Хотя судя по ощущениям, поверхность идеально ровная. Совершенно не трясет.
– Я не знаю, что происходит, – говорит Тома. – Будешь смеяться, я даже не понимаю, когда собственно это началось. Ремонт дороги, стрелка «объезд», навигатор ругается, как ему и положено, потом смиряется, пересчитывает маршрут, едем дальше. Снова ремонт, снова объезд, пересчет. Причем сначала там действительно была какая-то стройка – фонари, заборы, экскаваторы, люди в касках. Потом – только заборы и тусклые лампы, потом не стало и их. И никаких населенных пунктов, ни даже хутора завалящего, хотя я же, вроде бы, помню: на этом участке пути бесконечные городки и деревни, разогнаться толком не успеваешь, знаков ограничения скорости больше, чем деревьев, которые тоже куда-то подевались, я не отследил, в какой момент… На шестом, что ли, объезде у меня окончательно сдали нервы, а навигатор завис, пискнул и вырубился. Я хотел тебя разбудить, твой прибор, ты и разбирайся. Но как-то, знаешь, пожалел. Не хотел бы я проснуться в такой ситуации. Подумал, ладно, сперва выберусь в какое-то более-менее внятное место, тогда… А потом стало не до того, потому что пришел туман.
– Опять туман? Такой как в сумерках?
– Примерно. Только хуже. Вел себя совсем уж по-хозяйски. Вывалился на дорогу и заполнил собой весь мир. Хорошо что мы с тобой заранее придумали сигаретами его гонять. Я закурил, и туман начал рассеиваться. Совсем не ушел, но хоть что-то стало видно… Я полпачки наверное скурил, одну за другой. Уже подташнивать стало, но как только останавливался, туман сразу переходил в наступление. Видимость – почти ноль. И запах в машине гнилой, болотный,
– На второй, – говорю я.
И словно бы со стороны слышу, что голос мой звучит в точности как Томин. Такой же тихий и ровный. И убийственно спокойный. Истерический визг был бы в сто раз лучше. Потому что истерический визг – один из убедительных признаков онтогенеза. То есть, жизни.
Но вряд ли у меня сейчас получится убедительно завизжать.
Ладно, нет так нет. Обойдемся.
– Но сейчас-то никакого тумана нет, – говорю я. – Получается, ты его победил.
– Тумана нет, – соглашается Тома. – И дороги тоже больше нет. И деревьев. И полей, и фонарей, и домов. И даже дурацких этих красных стрелок с надписью «объезд». Вообще ничего, включая телефонную связь. Пиррова победа. Если это вообще она.
– Кофе зато еще есть, – говорю я. – И бутерброды. И машина. И даже бензин в баке.
– С бензином кстати странная штука. По-моему, он больше не расходуется. Я уже хрен знает сколько часов еду. По моим ощущениям, давным-давно должно было наступить утро. А стрелка все там же. Впрочем, датчик мог просто поломаться. Чем он хуже прочих приборов? Вот это будет жопа, если вдруг…
Да не то слово.
Я протягиваю Томе еще одну порцию кофе. И разворачиваю два бутерброда, себе и ему.
– Держи, – говорю. – Мы с тобой совершенно точно не приборы. Значит будем функционировать, как миленькие. И скоро выберемся на какую-нибудь нормальную дорогу. И гори все огнем.
– У меня такое дурацкое ощущение, что нас с тобой тоже больше нет, – уныло говорит Тома. – Некому отсюда выбираться. Странное такое ощущение, сосущая пустота, немного похоже на голод, только не в животе, а в каком-то другом месте. Бесконечно далеком. На том, где раньше были мы? Не знаю, как это место накормить.
Ужас не в том, что Тома говорит чушь. А в том, что я отлично его понимаю. Но в этом сейчас лучше не признаваться. И без меня тошно.
Поэтому я говорю:
– Для начала попробуй все-таки бутерброд. Старая добрая безотказная классика. Если не поможет, будем думать дальше. Лично меня совершенно не устраивает, что нас нет. Ни за что с этим не соглашусь! Нас же в Гданьске Янкины кошки ждут. Голодные. Кроме нас их накормить некому.
– Ох ты ж е! – восклицает Тома. – Кошки!
И хватается за голову. Правда всего одной рукой. Вторая на руле, хотя особой надобности в этом, увы, пока нет.
Важно, впрочем, не это. А то, что друг мой снова заговорил своим голосом. Немного чересчур громким и таким сочным, хоть на бутерброд его мажь. Поверх расплавившегося от тепла и слегка зачерствевшего под салфеткой сыра.
– Целых четыре кошки. Кукла, Бите, Милка, Ангел, – говорю я. – Рыжая, полосатая, черная в белых носочках и белая с рыжим хвостом. Кукла сейчас небось спит пузом кверху, Бите в очередной раз взламывает шкаф; к нашему приезду, надеюсь, как раз справится и встретит нас разноцветной россыпью Янкиных лифчиков и носков. Милка наверное сидит на подоконнике и орет о вечном. А Ангел с присущей ей деловитой просветленностью тихонько догрызает общественную сушку – пока подружкам не до того.