О людях и нелюдях
Шрифт:
— Что «хотя»? Женишься на ней? Смешанные браки еще, кажется, не запретили. Только жить вам придется на Лихом острове. И детишек ждет незавидная участь, ежели вы решитесь их завести.
— Я могу сказать, что она моя сестра. По матери, — спокойно ответил Дрозд.
— И как я раньше не заметил, что вы просто на одно лицо!
— Да говорю же, не родная, а по матери! Она на своего отца похожа, я — на своего. Так бывает.
— Бывает-бывает, — покивал Вьюн. — А как твоя мать умудрилась спутаться с оборотнем?
— Откуда мне знать? Она этим не хвасталась.
— И отец твоей сестры тебя терпел?
— А он с нами не жил.
— А-а, понятно, кто твоя мать.
Дрозд, до этого спокойно отвечавший на вопросы Вьюна, будто проходя привычную проверку на заставе, зарычал, и Винка увидела, что зубы парня превращаются в клыки, а челюсти начинают выдаваться вперед.
— Успокойся и привыкай, — фыркнул рыжий. — Ежели собираешься на этой байке выезжать, готовься и не такое услышать. Кстати, неплохо придумано, может прокатить. Не заделаться ли и мне вашим братцем? Бедовая мамаша у нас получается. В портовом кабаке работала, не иначе.
Дрозд и Винка переглянулись и неожиданно расхохотались, Вьюн снисходительно хмыкнул, а через минуту ржал вместе с ними. Напряжение последних часов таяло, словно медовый петушок в кулачке трехлетнего малыша.
II
Винка сидела на чурбачке во дворе деревенского кабака. Черный пес лежал сзади, притворяясь дремлющим, на самом же деле не теряя бдительности. Кошак расположился у ног девушки, вытянув вверх заднюю лапу, и, ничуть не смущаясь, вылизывал себя под хвостом.
Послеполуденное солнце приятно грело спину, в пыли купались воробьи, чирикая и поднимая в воздух крошечные облачка. К птахам подбирался толстощекий карапуз в грязной рубашонке, с серыми разводами на розовой мордашке. Винка с улыбкой глядела на ползуна. Наверное, сынишка служанки. Вряд ли хозяйка оставила б своего отпрыска путешествовать по двору под присмотром какой-то прохожей.
С крыльца спустилась кабатчица, уже немолодая, но пышущая здоровьем, с румянцем во всю щеку. Подошла к Винке и протянула корзину.
— Вот, все что просила: хлеб, сыр, кувшин молока. Какой у тебя кот, однако! — женщина с одобрением разглядывала немалых размеров пушистые шарики, по которым Вьюн тут же бесстыдно прошелся языком. — Крыс ловит?
— Ага, ловит, — кивнула Винка, тихонько пихая рыжего ногой в надежде, что он примет более пристойную позу.
Кошак не обратил на тычки никакого внимания, нагло глянул на обширную грудь кабатчицы, величественно колыхавшуюся в глубоком вырезе, и снова принялся приводить в порядок свою гордость.
— А ты торопишься куда? — небрежно поинтересовалась женщина.
— Нет.
— Может, заночуешь у меня? До следующего селения к ночи дойти не успеешь, а в лесу-то страшно.
— Да я бы с радостью, — замялась Винка. — Только денег у меня мало, и еще я никогда не оставляю своих зверей на улице. Мне с ними спокойнее.
— Спокойнее? — хмыкнула хозяйка. — Ну, как скажешь. Денег я с тебя не возьму, если ты мне котяру на ночь уступишь. Видишь ли, крыса у меня в спальне завелась, мебель портит, одежду, сапожки совсем новые недавно погрызла, да еще шебуршится, спать не дает.
Винка взглянула на Вьюна. Тот лениво обернулся к ней и томно сощурил глаза. Потом неспеша встал и отправился тереться о ноги кабатчицы.
— Уступлю, отчего не уступить, — улыбнулась девушка. — Вы, тетенька, видать, ему понравились.
Кошак уже усиленно пихал голову под подол женщины, желая показать, насколько она пришлась ему по вкусу.
Хозяйка провела постоялицу в маленькую каморку на первом этаже, подальше от других комнат, хотя наплыва посетителей не наблюдалось. По дороге она пару раз неодобрительно взглянула на Дрозда, но промолчала. Устроив девушку, подхватила крутившегося у ног Вьюна на руки, и удалилась.
Винка задвинула засов и села на соломенный тюфяк, брошенный на невысокий помост из досок. По всей видимости, данное сооружение должно было изображать кровать. Вечер только начинался, и в два крошечных слуховых оконца под потолком проникали яркие солнечные лучи.
— Оборачивайся, Дрозд, — вполголоса, чтобы не быть случайно услышанной кем-нибудь посторонним, сказала девушка. — Хоть поешь нормально.
Днем пес охотился в лесу на кроликов, но Винке почему-то казалось, что такая еда насыщает только животину, а парень, запрятанный где-то внутри, остается голодным. Она развязала котомку и достала холщовые штаны и рубаху. Но Дрозд не спешил. Подошел, положил голову девушке на колени, прося ласки. Она потрепала его за ушами, потом стала рассеянно гладить.
Это было уже третье селение на их пути.
В первом господина из замка хорошо знали и время от времени тоже платили ему дань девственницами. Винка с затаенной дрожью выслушала историю о девушке, недавно пошедшей по стопам Купавы.
— Мы решили в цветнике у храма купальницы и барвинок посадить, — сообщила словоохотливая подавальщица в кабаке. — И чистые души почтим, и красиво будет.
— И каждый кобелек сможет лапку на невинных дев задрать, а кошак — струю из-под хвоста пустить, — прошептал Вьюн в самое ухо одной из героинь легенды. — Кстати, а та Купава точно утопла или тоже утекла?
Винка, несмотря на боязнь разоблачения, с трудом сдержала смех. Предложенный паскудным нелюдем финал истории Купавы был в высшей степени неблагочестив, зато жизнеутверждающ. Дрозд, чьи чуткие уши уловили слово «кобелек», недовольно зыркнул на рыжего.
В округе почти не было оборотней, в селянах — особого предубеждения против детей Клыкастого, и парни не скрывали свою природу. Тем не менее, гостеприимные края пришлось спешно покинуть. Тут и господин неподалеку, да и неизвестно, он ли спалил хозяйство Осинницы или еще кто объявится. Не исключено, что и по их нелюдские души.