О Марине Цветаевой. Воспоминания дочери

Эфрон Ариадна

Твоя Аля

<ПАСТЕРНАКУ>; 1 января 1959

Дорогой мой Боренька! Пишу тебе в первый день Нового года — и как же мне хочется, чтобы этот новорожденный принес тебе счастье, покой, внутреннюю свободу! Все время думаю о тебе, о вас двоих, и то, что было подсказано чутьем, теперь превратилось в убеждение.

Все в этой встряске [172] переместилось лишь для того, чтобы занять свое истинное место. Так оно и должно было быть. Произошла великая переоценка ценностей, величайшее испытание чувств на прочность, слов на действие. И это — ты меня поймешь — твой праздник. Именно так из Страстной недели родилась Пасха. И это — наш праздник, тех, кто по-настоящему с тобой. Праздник разных — и родных —

людей. Так будем же праздновать! К Оле мое отношение было противоречивым — таким, как она сама, — легким и отчасти легкомысленным, как она сама, — тот ли она человек, что тебе нужен? в чем-то да, а в чем-то нет — вам виднее, и дай вам Бог счастья, думалось мне, когда думалось. Теперь и это выяснено, и это встало на место. Та легкость, простота, то «само собой разумеется», та естественность, с которой она в эти дни — и навсегда — подставила плечо под твою ношу, та великолепная опрометчивость и непосредственность, с которой она, как ребенку, раскрыла объятья твоей судьбе, определили и ее самое, и ее место — с тобой и в тебе.

172

Имеется в виду история с Нобелевской премией

Сейчас все раскрыто, все обнажено, отметено все лишнее, осталось правдивое, верное, насущное, как воздух, хлеб, вода. И какое, о Господи, счастье, что из всей этой путаницы, как из пены морской, как из клетки адамовых ребер, встала рядом с тобой на суд веков, — навечно, — эта женщина, жена, — встала противовесом всех низостей, предательств, выспренностей и пустословии.

Остальное — то, что тебя мучает в личном и будет еще мучить, ибо ты сам путаница и, при всей своей свободе — та же самая клетка адамовых ребер, из которой не выскочить, — остальное — вынужденное — да расступится перед вами, дорогие мои, и пусть будет счастье, и пусть будет «ризу влажную свою сушу на солнце под скалою».

Приезжайте сюда. Вам предлагают дружбу, кров, дрова, дивный простор за окнами и всяческую помощь в переезде и устройстве здешней немудреной жизни друзья Константина Георгиевича, [173] мои и ваши Елена Михайловна и Николай Давыдович. [174] У них прелестная дача в Тарусе, половина которой зимой не занята, меблирована — необходимым, есть возможность наладить «услуги» — воду носить и т. д. Вход отдельный, т. ч. друг другу вы и ваши хозяева мешать не будете, а захотите посидеть вместе — только в стенку постучать. Есть телефон, что в наших краях редкость, а главное — люди милые, умные, настоящие, уверена, что подружитесь. Не захочется людей, даже друзей — и это можно. В общем, можно все, что в силах людей, любящих и уважающих тебя, все понимающих и все переживших — вплоть до исключения, когда-то, из союза так называемых писателей — (последнее — с легкостью). Елена Михайловна будет в Москве дня на 2–3 с 5 января, обо всем сможет договориться с Ольгой.

173

Паустовского

174

Голышева Елена Михайловна, переводчица и Оттен Николай Давидович, писатель.

Хорошо бы вы смогли приехать к встрече старого нового года, мы бы его чудесно, сказочно встретили все вместе!

Приезжайте отдохнуть, поработать, осмотреться, хотя бы только так, а дальше видно будет.

К. Г. сейчас в Ялте, он болен и чувствует себя настолько плохо, что мы просто не решаемся добавлять к этому волнение за тебя. Он только что получил в грубой форме отказ «Нового мира» печатать его уже объявленный в том же журнале автобиографический роман (последняя часть «Дальних лет», Одесса, двадцатые годы, Бабель и т. д.), и после этого состояние его ухудшилось еще. Я думаю немного погодя написать ему, а сейчас рано.

Все уладится и устроится, только приезжайте. И — помимо всего мне просто хочется, чтобы ты познакомился с чудесными людьми, с чисто Ольгиной простотой и радушием предлагающими вам передышку под их кровом и крылом. Все будет хорошо, спокойно и тихо, вы сможете быть самими собой без

оглядки на всё и вся.

Целую тебя крепко, дорогой мой, люблю тебя и всегда с тобой.

Твоя Аля.

ДЕТСКИЕ СТИХИ

Марина Ивановна включила в свой сборник «Психея», вышедший в Берлине в 1923 году, — двадцать стихотворений Али, озаглавив их «Стихи моей дочери» и отметив, что ей семь лет.

Марина Ивановна хотела опубликовать и прозу Али. В 1923 году она собиралась подготовить к печати книгу «Земные приметы» (весна 1917-го, осень 1919 г.) — это первый том, а второй — «Детские записи» — Алины записи. «Такой книги еще нет в мире. Это ее письма ко мне, описание советского быта (улицы, рынка, детского сада, очередей, деревни и т. д. и т. д.), сны, отзывы о книгах, о людях — точная и полная жизнь души шестилетнего ребенка. Можно было бы воспроизвести и факсимиле почерка (все ее тетради — налицо)».

«Спите, Марина…»

Спите, Марина,Спите, Морская Богиня.Ваше лицо будет скрыто в небесных морях.Юноши будут давать Вам обеты в церквах.Звери со всех сторон мираБудут реветь под цыганской звездою любви.Не в гробе, а в гротеУснете, Морская Богиня.Море глубоко пророет чертоги для Вас…ВАША КОМНАТАПахнет Родиной и Розой,Вечным дымом и стихами.Из тумана сероглазый генийГрустно в комнату глядит.Тонкий перст его опущенНа старинный переплет.А над изголовьем грознымСеребром сверкает — Ястреб,Царь ночей.

<СЕРЁЖЕ>

Это сердце скрывает всю грусть.Трехугольные брови тоскливы.Тонкий палец прижатый к губамСторожит, — не придет ли онаС героической розой в губах.Эта роза растет в страсти моря,Глубина этой розы любовь.

МНЕ

Я устала быть госпожой.Мне приятно быть рабой.Чтобы руки владели косойА глазища — слезой.Я устала быть госпожой,Мне приятнее быть рабой.Чтоб привычной рукою прястьПеред смертию лен.

«Чей конь далеко ржет…»

<…>Чей конь далеко ржет?Войны.Чей голос жалобный вдали?То голос матери, вдовы, —Невесты, дочки, мы.

ЗАПИСИ

Об А. Блоке

«Александр Блок — такой же великий поэт, как и Пушкин…»

«Деревянное лицо вытянутое. Темные глаза опущены, неяркий сухой рот, коричневый цвет лица. Весь как-то вытянут, совсем мертвое выражение глаз, губ и всего лица…»

Об А. Белом

«Это был небольшого роста человек, с лысиной, быстрый, с сумасшедшими как у кошки глазами…»

О В. Иванове

«…неопределенные, туманные глаза, горбатый нос, морщинистое желтое лицо, потерянная сдержанная улыбка. Говорит с легкой расстановкой, не шутит, все знает, учен, и не грамоте и таким вещам, а учен, как ученый. Спокойный, спокойно ходит и спокойно глядит, не пламенный, а какой-то серый…»

ИЗ ЛАГЕРНЫХ ПИСЕМ М. И. ЦВЕТАЕВОЙ