О нас троих
Шрифт:
— Если бы не Мизия, то я, может быть, тоже мучился бы от удушья, живя с Паолой, — сказал я. — А если бы не я, то Мизия, может быть, все еще жила бы в Аргентине. Между нами существует какая-то странная взаимосвязь, и непонятно, где она берет начало.
— А что Мизия? — нерешительно спросил Марко, пряча глаза. — Я думал, она в своем идеальном браке, как за каменной стеной.
— Он развалился, — сказал я. — Она вернулась в Италию. Привезла Ливио и малыша во Флоренцию, снова пошла работать в реставрационную мастерскую.
Марко замедлил шаг, мне
— Они что, совсем одни там, во Флоренции? Втроем? — спросил он.
— Вроде того, — сказал я.
— У нее никого нет? — Марко снова надел темные очки.
— У нее роман с американцем, который работает с ней в реставрационной мастерской, но они пока что живут отдельно. Недавно вместе ездили в Грецию, — сказал я.
— Еще один супернадежный тип? — спросил Марко. — Который к тому же знает назубок всю историю искусства?
— Нет, нет, — сказал я. — Парень как парень, очень скромный и вежливый. Похож на бывшего хиппи.
Марко кивнул; казалось, он думает о другом.
Мы дошли до белого деревянного павильона-бара, стоявшего у самой воды, рядом на лужайке лежали несколько небольших весельных лодок, гуси и утки клевали хлеб, который бросали им дети.
— Покатаемся? — предложил Марко, указав на одну из лодок.
И хотя мои желудок и голова еще не были готовы к испытанию качкой, я согласился, поддавшись какому-то юношескому задору, внезапно в нас проснувшемуся. С ним я мог бы отважиться на что угодно — даже искать истоки Нила, лишь бы он свернул с того пути, на который, как мне казалось, сам себя обрек.
Марко греб сильными взмахами: в конце гребка резко выдергивал весла из воды, отводил их назад параллельно воде, оставляя ровный двойной след капель. Я сидел, вцепившись в деревянный борт, и старался думать о чем-нибудь постороннем, чтобы опять не накатила тошнота, смотрел на детей, парочки и целые семьи на других лодках.
— По-твоему, мне можно сейчас повидаться с моим сыном? — спросил Марко.
— Ты имеешь в виду, познакомитьсяс ним? — сказал я.
— Что? — Марко сбился с ритма гребли. — Ну да, может, поговорить. Так странно, что где-то там есть часть меня, а здесь есть часть его, и при этом ни я, ни он ничего не знаем друг о друге. Абсурд какой-то, если подумать, правда?
— Да уж, — сказал я. — Если только нет веской причины ничего не хотеть знать, как было между мной и моим отцом.
— А в моем случае? — спросил Марко. — Как мне поступить? Как люди налаживают отношения?
— Понятия не имею. Может, самым простым способом. Поехать, повидаться, попробовать поговорить.
— А если он не захочет? Если он меня ненавидит, потому что я до сих пор не давал о себе знать?
— Ну, думаю, тебе стоит рискнуть, — сказал я.
Он повернулся: мы чуть не натолкнулись на другую лодку с тремя светловолосыми детьми, он затабанил веслами.
Потом мы вернулись на берег, сели за столик в тени, взяли минеральную воду и зеленый салат; мы молчали, глядя на людей, слушая
Где-то через полчаса Марко посмотрел на часы:
— Надо что-нибудь ответить американцам, — сказал он. — Я не могу все время скрываться. Мы договаривались, что завтра встретимся.
— В связи с чем? — спросил я.
— Я должен решить, как быть с фильмом.
— В каком смысле?
— Подписывать ли контракт, как есть, — сказал Марко. — Вместе с безумными требованиями и разрешением на постоянное вмешательство в мою работу.
— Вместе с осмотром у психиатра, — сказал я.
— Да, — сказал Марко. — И со всем остальным.
— И что ты собираешься делать? — спросил я.
— Не знаю, — сказал Марко. — Мой агент говорит, что торговаться уже поздно. Или подписываю, или все может полететь к черту. После восьми месяцев переговоров, переделок сценария, докладных записок, меморандумов, звонков, видеоконференций, факсов.
— Так что ты решил? — снова спросил я.
Марко снял темные очки, вытер с них пот салфеткой, снова надел.
— Я не могу не сделать этого, Ливио, — сказал он. — Слишком много времени и сил потрачено. Больше года, если считать с того дня, когда я начал писать сценарий. Не говоря уже о других отложенных проектах и отвергнутых предложениях. Если бы не видеоклипы, я уже давно был бы на мели.
— Хотя бы сюжет тебе нравится?
— Сейчас это редкая дрянь. Замысел был неплохой, но понемногу от него ничего не осталось. Шаг за шагом, пока его подгоняли под требования рынка. Я делаю авторский фильм, так? И они этого хотят, это единственная причина, почему они возятся со мной вместо того, чтобы обратиться к своим обычным невольникам. А ты знаешь, что такое авторский фильм с таким бюджетом? Жуткая машина по загребанию денег и организации рецензий. Сляпанная из фальшивых идей, фальшивых образов, фальшивых посланий и фальшивых чувств.
— Ты же говорил, что сможешь снять прекрасный фильм, — сказал я. — И сказать в нем что-то, несмотря ни на что.
— Это не так, — сказал Марко. — Чушь собачья. Жалкие оправдания.
Мы молчали; люди вставали и садились за столики вокруг нас, смеялись, звали друг друга.
— Но я долженэто сделать, даже если уже не хочу, — сказал Марко.
Когда мы вышли из парка, воздух был горячим и неподвижным, яркий свет слепил глаза. Я думал, что надо бы купить очки, как у Марко; впервые захотелось есть.
Вечером мы пошли гулять в районе площади Пикадилли; смотрели на замученных туристов, стайки подростков, слетевшихся с городских окраин, разглядывали афиши театров, кино и концертов. Мы оба были взвинченные, уставшие и дерганые, нас бросало то в жар от ощущения внезапно распахнувшихся горизонтов, то в холод от соприкосновения с действительностью, грубо напоминавшей о себе, мы быстро шагали и разговаривали без остановки. Марко рассказывал мне о своих телефонных переговорах с американцами по поводу завтрашней встречи.