Шрифт:
Текст по изданию: Тертуллиан. О плаще. Пер. с лат. А.Я.Тыжова. Составление, сопроводительные статьи, комментарии Ю.С.Довженко. СПб.: Алетейя, 2000. 216 с.
Нумерация страниц по этому изданию. Номер страницы следует после текста на ней.
I.1.
Мужи карфагеняне, вечные властители Африки, знатные своей древностью, счастливые своей новизной! Я радуюсь, что вы столь процветаете во времена, когда имеется приятная возможность обращать внимание на одежду. Ибо это — досуг мира и благополучия3. Благо снисходит от властей и от небес. Однако и у вас вид туники некогда был иным. По крайней мере, как гласит молва о вашем пристрастии к ткани, выбору цвета и длины одежды, туники не опускались ниже голени, не доходили бесстыдно до колен и не были узки
I.2.
Подобным образом одевается сегодня жречество вашего Эскулапа. Так в самое недавнее время // 63 // одевалась и община-сестра, а если взять какое-либо иное место в Африке — Тир. Но когда повернулась урна с вековыми жребиями, и Бог стал более благоволить к римлянам, то община-сестра, скороспелая в своем стремлении ко всему римскому, по собственному почину поспешила преобразиться, дабы уже самим своим обликом поприветствовать приплывшего Сципиона. А вам, после благодеяния, данного взамен нанесенной несправедливости, — вам, у которых была отнята старческая слабость, а отнюдь не слава, — после всех непристойностей Гракха и насильственных издевательств Лепида, после троекратных алтарей Помпея и долгих промедлений Цезаря, когда Статилий Тавр воздвиг стены, а Сентий Сатурнин произнес торжественную речь, когда согласие принесло радость, была поднесена тога. О, сколь долгий путь совершила она от пеласгов к лидийцам, а от лидийцев к римлянам, чтобы карфагеняне смогли одеваться с плеча куда более высокого народа!
I.3.
С тех пор вы вешаете на себя удлиненную тунику, как того требует мода, и попираете изобилие стройного плаща дощатым соединением; но если даже прежде всего вас одевает условность, достоинство или прихоть времени, все-таки паллий, и не помня о том, вы называете своей одеждой. Я не удивляюсь этому по причине предшествующего доказательства. Ведь и барана, не того, которого Лаберий называет "гнуторогим, шерстокожим и носящим мошонку", но осадную машину с бревном, которая крушит, воюя, городские стены и которую еще никто не приводил в движение до тех пор, пока тот са-
// 64// мый Карфаген, а "был он богат и в битвах бесстрашен", не построил ее первым из всех, как качели для висячего натиска, заимствовав силу оружия от ярости животного, защищающего себя головой. Однако, когда подходили к концу времена отечества, и уже римский таран дерзал крушить свои некогда стены, тотчас изумились ему карфагеняне как новому иноземному изобретению. Поистине,
"Могут все изменить бесконечно долгие сроки!". Вот и плащ точно также не признают своим.
II.1.
Поговорим теперь о другом, чтобы пуниец не краснел и не страдал среди римлян. Разумееется, изменять свой облик есть привычная обязанность всей природы. Соблюдает ее и этот мир; мир, который мы населяем. Пусть увидит Анаксимандр, если считает, что миры множественны, пусть увидит где угодно кто-либо другой вплоть до Меропов, как Силен наполняет своей болтовней уши Мидаса, пригодные для еще больших басен. Но и тот мир, который признает Платон, отображением коего является, якобы, наш мир, даже он неизбежно также изменяется. Ведь, если мир будет состоять из различных субстанций и свойств, он окажется устроен по образу здешнего мира. Поистине, нет мира, отличного от этого. Противоположные начала в одном являются противоположными благодаря изменению, а чреда изменений примиряет в едином союзе раздор противоположностей. Таким будет всякий мир, который соединен в одно тело противоположностями и
//65//поддерживает гармоничность своей организации непрестанной полосой изменений.
II.2.
Действительно, — и это видно даже с завязанными или вообще «гомеровскими» глазами, — все отмеренное нам является переменчивым. День и ночь попеременно сменяют друг друга. Солнце изменяется в своих годичных положениях, а луна — в месячных ритмах. Разнообразное сочетание созвездий временами что-то отвергает, а временами вновь вызывает к жизни. Ширь неба то блещет своей открытостью, то грязна от туч; то хлещут дожди, то обрушиваются какие-либо осадки с дождями, отсюда возникает влажность и — вновь сухая погода. Так и в море есть пресловутая «надежность», пока оно «честное» от спокойствия ровно меняющихся ветров и умеренное от штиля, но и оно внезапно становится беспокойным от сильного ветра. Если же ты обратишь внимание на то, что и земля любит по временам облачаться в покровы, то, чего доброго, помня ее зеленой, станешь отрицать, что это та же самая земля, когда видишь ее золотисто-желтой, а вскоре узреешь и белой. Также и прочие ее украшения разве не возникают путем изменения одно из одного, а другое из другого? Хребты гор сбегают вниз, и кипят жилы источников, и русла рек засыпаются землей.
II.3.
Изменился некогда и весь мир, со всех сторон окруженный водами. До сих пор по горам странствуют простые и витые раковины, стремящиеся доказать Платону, что даже кручи гор были покрыты волнами. Но, выплыв из вод, мир снова изменился в своем облике, став другим и оставшись тем же самым.
//66// И ныне в отдельных местах меняется его вид: когда разрушается земная твердь; когда меж островов уже нет никакого Делоса, а Самос — пески, и Сивилла не лжива; когда в Атлантическом океане ищут землю, равную Ливии или Азии; когда берег Италии, некогда перехваченный посредине ударами Адриатического и Тирренского моря, образует в качестве оконечности Сицилию; когда все это место разлома, обращая вспять своими ущельями бурное схождение морских вод, вспитало новое зло моря, которое не выбрасывает, а пожирает обломки кораблей.
II.4.
И твердь земная страдает от небес, либо по собственным причинам. Посмотри на Палестину! Там, где река Иордан является владыкой границ — огромное запустение, и осиротелое царство, и бесплодное поле. А прежде здесь были города, многочисленные народы, и славилась почва. Но поскольку цензором выступает Бог, а нечестивость заслужила огненные дожди — только до тех пор был Содом, и нет уже никакой Гоморры, и все впоследствии стало прахом, а лежащее поблизости море, равно как и суша, живет смертью. Вот из такого рода тучи и в Этрурии были сожжены древние Вольсинии, а чтобы Кампания больше уповала на свои горы, у нее были отняты Помпеи. Однако, не дай Бог такого! О, если бы и Азия уже могла не бояться оседания почвы! О, если бы и Африка смогла однажды насытить пропасть, искупленная потерей одного военного лагеря! Немало и других подобных бедствий привело в движение и обновило облик мира. //67//
II.5.
Войнам также было позволено чрезвычайно многое в этом обновлении. Но перечислять грустные события не менее неприятно, нежели чреду Царств: сколько уж раз и сами они переменились, начиная от Нина, потомка Бела, если, конечно, Нин правил первым, как то утверждают невежественные предшественники. Перо почти не имеет обыкновения заходить у вас дальше: вероятно, лишь от ассирийцев открываются для вас века истории. Мы же, кто читает божественную историю, владеем знанием мира от самого его рождения.
II.6.
Но я хочу говорить о радостных вещах, ибо и они подвержены изменениям. Если что-то размыло море, выжгли небеса, увела вниз земля, истребил меч — все это, как бы взятое в долг, возвращается в другом месте. Ибо и в начале земля была пустынна и свободна от людей на большом пространстве, и если где-нибудь занимало место какое-то племя, оно было единственным для самого себя. Итак, род человеческий, если только ты подразумеваешь в одних местах большое число людей, а в других незначительное, позаботился о том, чтобы все обрабатывалось, пропалывалось и исследовалось, так что затем, словно из пахотных борозд и посадок, стали взрастать по всему свету народы от народов и города от городов. Перелетели на другие места вереницы изобиловавших своей численностью племен. Скифы производят в изобилии персов, в Африку изрыгаются финикийцы, фригийцы порождают римлян, в Египет выводится семя халдеев, а когда оно оттуда исходит — это уже племя иудеев. Так, равным образом, и потомки