О положении в биологической науке

Всесоюзная академия сельскохозяйственных наук

Я позволю себе спросить у академика Шмальгаузена, не посчитает ли он, веруя в доктрину Коппа, что современные пингвины, имеющие цевку менее специализированную, чем у перво-птицы (чем у археоптерикса), не могут происходить от нее, а должны иметь какого-то особого от всех остальных птиц, своего собственного первозданного родоначальника? Как Шмальгаузен объяснит, что эволюция продолжается у современных растений и животных, которые уже в достаточной степени специализировались, или может быть он согласится с провозглашенным Джулианом Гексли концом прогрессивной эволюции, которая сейчас, по Гексли, висит на единственной тоненькой ниточке, на ниточке эволюции человека. Я спрашиваю, как можно копповский бред считать полезным вкладом в дарвинизм? Я спрашиваю, как может антидарвинистская концепция преподноситься в книге, которая носит название «Проблемы дарвинизма»? Я спрашиваю, как может такого

рода книга рекомендоваться Министерством высшего образования как учебное пособие для наших вузов?

Шмальгаузен заявил, что все ошибки ему облыжно приписаны. Так позвольте его спросить, считает ли он и до сих пор правильным следующее написанное им все в той же книге «Проблемы дарвинизма»:

«После установления основ современной генетики в виде менделизма, шведский ученый Иогансен задался целью подвергнуть теорию естественного отбора экспериментальной проверке. Оказалось, что в популяции самоопыляющегося растения (бобы) искусственный отбор ведет к выделению чистых линий, которые в дальнейшем остаются постоянными. В пределах чистых линий отбор оказывается бессильным. Эти факты были, по недоразумению, истолкованы как противоречащие теории естественного отбора… В природе чистых линий нет и отбор действует всегда в более или менее гетерогенных популяциях, обладающих огромным размахом всевозможных индивидуальных особенностей. В этом случае естественный отбор имеет почти неограниченное поле действия» (И.И. Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, стр. 204).

Нетрудно видеть, что Шмальгаузен считает утверждение морганистов о недействительности отбора в «чистых линиях» неприт менимым к стихийной природе лишь по той причине, что здесь, мол, нет «чистых линий». Зато подобные утверждения Шмальгаузен считает совершенно пригодными и правильными там, где такие «чистые линии» имеются, т.е. в области селекции. Удивительно, где был все последние годы Шмальгаузен, в какой области витала его мысль, если он, числясь в дарвинистах, оказался совершенно несведущим в области селекционных фактов, если сн не знает, что тысячи людей экспериментально подтвердили положение Т.Д. Лысенко об изменчивости чистых линий, если он не знает, что массовые опыты по внутрисортовым скрещиваниям, проводившимся в том числе и внутри чистолинейных сортов, дали несомненный и притом положительный эффект. Достойно ли профессора дарвинизма утверждение, что в пределах чистых линий отбор оказывается бессильным?

Вообще можно посочувствовать И.И. Шмальгаузену, преподавая дарвинизм, он к теории дарвинизма имеет мало отношения, а если имеет, то весьма отрицательное, но, с другой стороны, если ты пошел в некую область знаний имея звание академика, то ведь следует же учитывать сделанное с этой трибуны указание академика Жуковского, что «учение – свет, а неучение – тьма».

Академик Шмальгаузен заявил, что его искажают, приписывая ему утверждение неопределенности характера мутаций. Больше того, в недавно вышедшем «Вестнике Московского университета» академик Шмальгаузен представлен как борец и защитник определенности наследственных изменений, как защитник качественной зависимости их от условий жизни.

Не знаю, под влиянием каких внешних условий университетские деятели биофака стали нынче подавать Шмальгаузена таким образом. Но ведь от фактов, от документов никуда не уйдешь. Ведь Шмальгаузен же писал, солидаризируясь с Дарвином, что «По Дарвину индивидуальная изменчивость вообще не могла играть руководящей роли в эволюции, так как она имеет первично неопределенный характер; она лишена направленности» (И.И. Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, стр. 190). Ведь Шмальгаузен писал, что «…нас не должно удивлять, что при применении определенных факторов получаются разные мутации и действием различных агентов получаются в общем те же мутации, какие встречаются и в природе» (там же, стр. 221). Ведь Шмальгаузен утверждал, что «неопределенность реакции, вместе с наследственностью изменения, являются наилучшими характеристиками мутаций» (там же, стр. 210).

Шмальгаузен заявляет, что его искажают, приписывая ему угасание изменчивости в процессе эволюции.

Но ведь именно Шмальгаузен утверждал, что «алломорфоз вполне закономерно переходит в теломорфоз, т.е. в специализацию, связанную с утерей пластичности и постепенным замиранием эволюции» (там же, стр. 497), и что «индивидуальная изменчивость организма будет непрерывно снижаться. Специализированный организм теряет свою пластичность» (там же, стр. 506).

Шмальгаузен заявил с этой трибуны, что он нигде и никогда не утверждал, что на заре введения в культуру виды животных и растений более богаты изменчивостью, нежели в последующем, что в культуре виды животных и растений подвержены

потухающей кривой изменчивости. Шмальгаузен ссылается при этом на некие оговорки, которыми он ограничивает свои утверждения. Но ведь оговорки не меняют основной линии рассуждений Шмальгаузена. Ведь и здесь на сессии он заявил, что свекла, например, бурно изменяясь на заре введения ее в культуру, в дальнейшем Есе более и более снижала свою изменчивость. Кто же, спрашивается, выступает здесь в роли искажающего? Не сам ли академик Шмальгаузен выступает в этой неприглядной роли, искажая явления и закономерности природы и пытаясь в свое оправдание исказить смысл своих собственных утверждений?

И.И. Шмальгаузен и его защитник И.М. Поляков заявляют, что если в книге «Факторы эволюции» нет Мичурина и мичуринцев, то зато уж книга «Проблемы дарвинизма» заполнена этими именами, заполнена изложением идей Мичурина и его последователей. Действительно, в последней книге, в отличие от первой, излагаются учение и методы Мичурина и Лысенко. Но как излагаются?

«Мичуринские методы «воспитания», – пишет Шмальгаузен, – означают создание таких условий для развития организма, которые способствуют максимальному выявлению нужных для нас свойств» (там же, стр. 241-242).

Таким образом, менторы и другие методы воспитания негибридных и гибридных форм преподносятся Шмальгаузеном нашему студенчеству лишь как методы выявления свойств, а не как методы их создания. Это – нарочитое и грубое искажение сути мичуринского учения. Мичурин давно уже опроверг трактовку роли внешних условий лишь как проявителей уже предсуществующих свойств. «Неправильно, – протестовал Мичурин против подобного рода утверждений, – не все задатки признаков заложены в гаметах. Некоторые могут сложиться и проявиться под воздействием факторов внешней среды, к которым можно причислить и наследственно введенные человеком в форме подвоя другого вида с привоем растения» (И.В. Мичурин. Соч., т. IV, стр. 196). Так же искаженно излагает Шмальгаузен работы академика Т.Д. Лысенко. Он пытается внушить читателю, что Лысенко добился только модификационной, т.е. ненаследственной, изменчивости организма, а отнюдь не направленного изменения самой природы органической формы, не планомерного изменения ее наследственности. «Теория акад. Лысенко, – пишет Шмальгаузен, – дополняет это требованием специфических условий среды еще и на каждой стадии развития, соответственно особенностям каждого данного сорта. Это составляет дальнейший шаг в деле управления индивидуальной, т.е. модификационной изменчивостью организма» (И.И. Шмальгаузен. Проблемы дарвинизма, стр. 242).

В приемах искажения Мичурина и Лысенко Шмальгаузен идет в ногу со своими единомышленниками и последователями. Так как замолчать Мичурина в книге, предназначенной для советских студентов, нельзя, то методы Мичурина преподносятся как проявители уже детерминированных в зародышевой клетке будущих свойств, а сам Мичурин преподносится не в роли великого преобразователя природы, а в некоей неблаговидной роли «проявителя». Та же операция проделывается и с Лысенко. Лысенко, мол, только управляет модификациями и не больше. Он может яровизировать озимые сорта, но не переделывать их в яровые. Ведь умудрился же в свое время молодой морганист Лобашев (ныне за свои морганистские заслуги выдвинутый в деканы биофака) утверждать, что Лысенко переделывает наследственно озимые сорта в ненаследственно яровые. Такого рода ухищрения морганистов чрезвычайно показательны и характерны для их изложения учения Мичурина и Лысенко. Нет, уж лучше последователи Шмальгаузена умалчивали бы о Мичурине и Лысенко, как это делает Шмальгаузен в своих «Факторах эволюции». Искажение вреднее умалчивания.

Об академике Шмальгаузене и его вероучении можно было бы и нужно было бы говорить очень много. Однако время идет, поэтому я позволю себе остановиться еще лишь на одном пункте выступления Шмальгаузена здесь на сессии. В своем выступлении Шмальгаузен рекомендовал себя как продолжателя дела Северцова, заявляя, что сам Северцов посвятил его в продолжатели. Не смею это оспаривать. Но если Северцов и посвятил Шмальгаузена, то следует признать, что посвященный отнюдь не оправдал возложенного на него весьма почетного сана. С полным правом можно сказать, что академик Шмальгаузен, под видом «продолжения» северцовских работ, лишь умножает и классифицирует слова, делая вид. что развивает учение Северцова, а по существу лишь засоряя его алломорфозами, теломорфозами, катаморфозами, гипоморфозами, гиперморфозами, вплоть до некоего эпиморфоза, под чем подразумевается человеческая история, поставленная в общий ряд классификации путей животной эволюции. Отныне да знают наши преподаватели исторического материализма, что история человеческого общества – это эпиморфоз!