О природе человека
Шрифт:
«И он собрал всех своих друзей вокруг себя и сказал: «Я иду к Отцу моему, и хотя с великим трудом дошел сюда, не сожалею, что вынес столько горя, дабы быть там, куда иду. Меч мой отдам тому, кто мне последует в моем звании, а умение владеть им тому, кто этого добьется сам. Шрамы и знаки боевые беру с собой в свидетельство того, что я сражался за Него, который отныне желает быть моей наградой». В день его отхода многие проводили его до берега реки, в которую он вошел со словами: «Смерть, где твое жало?» — и, войдя глубже в воду, он еще воскликнул: «Ад! где твоя победа?» Так перешел он реку, и громкий трубный звук раздался на том берегу реки, когда он вышел из воды, чтобы укатить на небесной колеснице»{163}.
Сострадание избирательно и зачастую оказывается абсолютно эгоистичным. В индуизме вполне допустима полная поглощенность собой и близкими
Чувство сострадания — вещь гибкая и приспосабливающаяся к политическим реалиям. Другими словами, оно служит интересам самого человека, его семьи и союзников. Палестинские беженцы вызывают всеобщую симпатию, и весь мир стремится оказать им помощь и поддержку. Но никто не говорит об арабах, убитых королем Хуссейном. Никто не говорит о тех, кто живет в арабских странах в гораздо худших материальных условиях, чем беженцы с Западного берега реки Иордан, и не имеет никаких гражданских прав. Когда в 1971 году в Бангладеш началось движение за независимость, президент Пакистана развязал в Пенджабе кампанию террора, которая привела к гибели миллиона бенгальцев и изгнанию 9,8 миллиона человек. В этой войне погибло и было вынуждено покинуть свои дома больше мусульман, чем проживает в Сирии и Иордании. Но ни одно арабское государство, ни консервативное, ни радикальное, не поддержало борьбу Бангладеш за независимость. Большинство арабов отказало в поддержке бенгальцам, хотя объявило о солидарности с Западным Пакистаном.
Чтобы понять эту странную избирательность и решить загадку человеческого альтруизма, мы должны разделить две основные формы поведения, основанного на сотрудничестве. Альтруистический импульс может быть иррациональным и направленным исключительно на других людей. Тот, кто его проявляет, не выражает желания равнозначного ответа и не совершает бессознательных поступков, ведущих к тому же результату. Я называю такую форму поведения «жестким» альтруизмом, то есть реакциями, на которые практически не влияют социальные награды или наказания в зрелом возрасте. Когда подобное поведение возникает, то, скорее всего, оно развивается путем родственного или естественного отбора в целой семье или племенной единице. Можно ожидать, что «жесткий» альтруизм идет на пользу ближайшим родственникам альтруиста. По мере же того, как связи становятся более дальними, частота альтруистических поступков резко падает. «Мягкий» альтруизм, напротив, совершенно эгоистичен. «Альтруист» рассчитывает на то, что его поступок пойдет на пользу ему или его ближайшим родственникам. Его добрые поступки — результат точного расчета, часто совершенно сознательного. Его действия согласуются с исключительно сложной системой общественных требований и санкций. Способность к «мягкому» альтруизму, по-видимому, развивалась путем отбора индивидов и находилась под сильнейшим влиянием превратностей культурной эволюции. Психологическими механизмами ее являются ложь, притворство и обман, в том числе и самообман, поскольку убедительнее всего играет тот актер, который верит в реальность своей игры{165}.
Следовательно, основной вопрос социальной теории заключается в том, как соотносятся между собой «жесткий» и «мягкий» альтруизм. У пчел и термитов эта проблема уже решена: родственный отбор превыше всего, и альтруизм этих насекомых абсолютно «жесткий». Среди общественных насекомых нет лицемерия. Такая же тенденция преобладает и среди высших животных. Конечно, среди обезьян существует определенный взаимный обмен. Когда самцы павиана-анубиса борются за доминирование, они иногда приходят на помощь друг другу. Самец стоит перед врагом и другом и переводит взгляд с одного на другого, продолжая при этом угрожать своему врагу. У павианов порой встречается такое поведение, которое позволяет им исключать одиноких самцов из борьбы за течных самок. Несмотря на очевидные преимущества, коалиции у павианов и других разумных животных складываются крайне редко{166}.
А у людей «мягкий» альтруизм доведен до высшей степени. Взаимопомощь между людьми, находящимися в далеком родстве или вообще не состоящими в родстве, есть основа человеческого общества. Совершенство общественного договора нарушило древние ограничения позвоночных, накладываемые жестким родственным отбором. Через правила взаимопомощи в сочетании с гибким, бесконечно эффективным языком и талантом к вербальной классификации люди заключают прочные и долгосрочные соглашения, на которых можно построить культуры и цивилизации.
Однако вопрос все же остается: существует ли основа «жесткого» альтруизма, которая выходит за рамки этой конвенционной суперструктуры? Эта концепция напоминает нам о поразительном предположении Дэвида Юма о том, что разум — раб страстей. Поэтому следует задаться вопросом, во имя какой биологической цели заключаются договоры и насколько неискореним непотизм.
Различие важно, поскольку чистый, «жесткий» альтруизм, основанный на родственном отборе, является врагом цивилизации. Если бы люди действовали исключительно по запрограммированным правилам обучения и направляли эмоциональное развитие на пользу собственным родственникам и своему племени, то глобальная гармония была бы очень маловероятна. Международное сотрудничество достигло бы верхней границы и было бы подавлено чередой войн и экономической борьбы, которые бы подавляли любой взлет здравого смысла. Разуму пришлось бы покориться императивам крови и территории. Можно представить себе дух, который продолжал бы служить биологическим целям даже после того, как он раскрыл и в точности объяснил эволюционные корни безрассудства.
Лично я оцениваю соотношение между «жестким» и «мягким» альтруизмом в человеческом поведении достаточно оптимистично. По-моему, люди достаточно эгоистичны и расчетливы, для того чтобы поддерживать вполне достойную гармонию и социальный гомеостаз. В этом утверждении нет противоречия. Истинный эгоизм, подчиненный другим ограничениям биологии млекопитающих, может привести нас к почти идеальному общественному договору. Мой оптимизм основывается на доказательствах, связанных с природой трайбализма и этничности. Если альтруизм абсолютно односторонен, то родственные и этнические узы должны поддерживаться с соответствующим упорством. Узы преданности, нарушить которые трудно, а то и вовсе невозможно, будут укрепляться, пока культурные изменения не остановятся. В таких обстоятельствах сохранение социальных единиц среднего размера, то есть расширенной семьи и племени, приобрело бы колоссальное значение. Мы должны были бы увидеть проявления этого, с одной стороны, за счет очевидных издержек для личного благосостояния, а с другой — для национального интереса.
Чтобы лучше понять эту идею, давайте вернемся на мгновение к базовой теории эволюции. Представьте весь спектр эгоистического поведения: благо только для самого человека, для нуклеарной семьи, для семьи расширенной (включающей в себя кузенов, бабушек, дедушек и всех, кто может играть роль в родственном отборе), для группы, племени, вождества и, наконец, благо для высшей социополитической единицы. Каким единицам этого спектра наиболее благоприятствуют врожденные предрасположенности социального поведения человека? Чтобы найти ответ, мы можем взглянуть на естественный отбор с другой точки зрения: единицами, подвергающимися самому интенсивному естественному отбору, воспроизводящимися и умирающими чаще всего и живущими в соответствии с требованиями окружающей среды, станут те, которые защищены врожденным поведением индивидуальных организмов, их составляющих. У акул естественный отбор происходит исключительно на индивидуальном уровне. Все поведение эгоистично и направлено только на благо одной акулы и ее прямого потомства. У португальского кораблика и других сифонофор, которые составляют огромные колонии тесно взаимодействующих организмов, единица отбора — это почти исключительно колония. Индивидуальный организм, зооид, спрессованный в желеобразную массу, практически ничего не значит. У некоторых членов колонии нет желудков, у других — нервной системы. Большинство никогда не размножается, и почти все могут быть уничтожены и восстановлены. Степень колониецентричности у пчел, термитов и других общественных насекомых лишь немногим слабее.
Очевидно, что люди занимают среднее положение в спектре. Но какое именно? Мне кажется, что люди ближе к индивидуальному концу спектра. Мы не похожи на акул или эгоистичных обезьян, но все же ближе к ним, чем к пчелам. Индивидуальное поведение, включая, казалось бы, альтруистические поступки во имя племени и нации, направлены, порой очень причудливым образом, к дарвиновскому преимуществу одного отдельно взятого человека и его ближайших родственников. Самые сложные формы социальной организации, несмотря на свой внешний облик, служат средством личного благосостояния. Человеческий альтруизм кажется абсолютно «жестким», когда направлен на ближайших родственников, хотя степень этой «жесткости» гораздо меньше, чем у общественных насекомых и колониеобразующих беспозвоночных. В остальном наш альтруизм абсолютно «мягкий». Предсказуемым результатом подобного состояния является смесь двойственности, обмана и вины: эти чувства постоянно тревожат разум человека{167}.