О, Путник!
Шрифт:
ТРАКТИРЩИК попытался, было, восстановить нарушенный баланс между ожидаемым и имеющимся в наличии:
— Человек, вина! Быстро!
Но я мягко прервал его:
— Пока больше никакого вина… Отведаем ваши блюда, оценим их свойства и качество, немного пообщаемся под тот самый запрещённый напиток, если он у вас всё-таки имеется, после чего, в зависимости от степени полученного мною удовольствия, я, возможно, приму решение о выдвижении вашего заведения на Конкурс Лучшего Трактира Трёх Островов.
Лицо хозяина сначала побледнело, потом порозовело, а затем побагровело. Он, как мне показалось, даже абсолютно протрезвел. Хотя, может ли этакий монстр быть пьяным? Я, конечно же, понимал, что несколько переборщил
— Милейший, прошу проконтролировать процесс нашей трапезы, — по-прежнему мягко, но строго произнёс я.
— Сию минуту будет исполнено! — ТРАКТИРЩИК вскочил со своего места и быстро исчез.
Я и ШЕВАЛЬЕ некоторое время посидели молча. Наконец юноша тихо проговорил:
— Ваше Величество, прошу еще раз прощения за свою несдержанность… Я подвёл Вас, раскрыв Ваше «ИНКОГНИТО», очень сожалею. Накажите меня, как Вам будет угодно. Что это на меня такое нашло, не пойму!?
— Ничего ШЕВАЛЬЕ, ничего, на первый раз прощаю. Успокойтесь… Сейчас перекусим — и в путь. Но, с другой стороны, стоит ли теперь нам спешить? Куда, зачем? Потерян смысл дальнейшего пути… Столицы нет, Второго Короля нет. Моя миссия закончилась, так почти и не начавшись. Надо подумать, немного подождать, поразмышлять, послушать людей, проанализировать ситуацию.
— Сир, почему-то мне вдруг именно сейчас вспомнился МАГИСТР. До сих пор он, исчезающий в облаке пыли, стоит перед моими глазами. Как это объяснить? Кто он такой?
— Вы знаете, ШЕВАЛЬЕ, на свете действительно есть масса явлений и вещей, которые не подвластны нашему разуму. Но это отнюдь не означает, что они закрыты для познания и понимания. Нет, они являются таковыми лишь на определённом этапе долгого и сложного пути, а потом предстают перед нами в совершенно другом свете. Через некоторое время смотрим мы на них, и думаем, — ах, как же всё понятно и просто, ох, и почему же раньше мы не могли осознать эти, казалось бы, элементарные истины!? Вот так же найдём и объяснение исчезновению нашего МАГИСТРА, дайте время. А вообще-то зря вы о нём упомянули. Как бы не сглазили, тьфу, тьфу, тьфу… — я нервно постучал по столу.
— Извините, Сир. Тьфу, тьфу, тьфу… — вторил мне ШЕВАЛЬЕ.
Я улыбнулся, встал из-за стола, подошёл к камину, задумчиво посмотрел в его холодное чрево. ШЕВАЛЬЕ тут же вскочил вслед за мною и сопровождал мои движения почтительным взглядом. В трактире снова воцарилась абсолютная тишина. Все присутствующие замерли, внимательно и с интересом наблюдали за мной.
— Так вот, мой друг, по поводу истины, — громко продолжил я свои размышления. — За каждым её разгаданным пластом следует другой пласт, и так — до бесконечности. В этом заключается великий и вечный процесс познания. Кстати, не знаю, уместна ли будет здесь такая аналогия, но мне кажется, что истина подобна женщине.
— Женщине? — удивился ШЕВАЛЬЕ.
— Да, да! Вот, мы знакомимся с нею, ухаживаем за нею, сначала трепетно и неуверенно касаемся её нежной и волшебной кожи пальцами, потом более решительно руками и губами, а затем возбуждённо и нетерпеливо сбрасываем с женщины одежды в стремлении увидеть и ощутить её тело и насладиться ею в первозданно-обнажённом виде. Затем, познав даму в этой ипостаси, мы стремимся в полной мере понять её натуру, узнать её характер и желания, докапываемся до её первозданной сути. Вот, наконец, мы всё вроде бы поняли, да нет же, что-то всегда остается за пределами нашего восприятия и разума. А если мы всё-таки познали, наконец, женщину во всех её проявлениях окончательно, или почти окончательно, и нам становится всё ясно, то нами сразу овладевает скука. Мы лихорадочно и нетерпеливо ищем другую даму, еще не познанную и потому загадочную, и так до бесконечности, вернее, до смерти. Познание рождает сначала радость, наслаждение и удовлетворение, потом возникает чувство пресыщения и частенько наступает печаль, затем охватывает нас какое-то беспокойство, появляется стремление к новому познанию, следом идёт само это новое познание, и так далее, и так далее…
— Кто-то познаёт что-то до смерти, Сир, а кто-то до бесконечности, — грустно заметил юноша, прозрачно намекая на моё бессмертие.
— Да, вы правы, мой друг… Но знаете, в вашем возрасте думать о смерти глупо. Молодость всегда кажется бесконечной и в этом её особый смысл и сила! Что там будет через двадцать-тридцать или сорок-пятьдесят лет? А хрен его знает! К тому же, как мы недавно выяснили, слухи о бессмертии нас, Королей, довольно сильно преувеличены. Вот так, мой друг, вот так!
Нашу философскую беседу прервал официант. Он торопливо приблизился к столу с огромным подносом, поставил на него заказанные блюда: салат, пропитанный ароматами овощей и трав, великолепную, в меру пропеченную и сочную свинину, очевидно, ту самую, — «ПЬЯНУЮ», белоснежную, рассыпчатую, посыпанную укропом и чесноком, картошку, жирную селёдку, аккуратно порезанную, освобождённую от костей и покрытую тонким слоем лука под уксусом, и еще что-то не столь существенное, но, очевидно, вкусное.
Ко всему этому были присовокуплены бутылка красного вина и запотевший графинчик с прозрачной, как слеза, жидкостью. Именно она в первую очередь привлекла моё самое пристальное внимание.
Я со стоном вдохнул все ароматы, парящие и царящие над столом, одной рукой поднял хрустальную рюмку с неизвестным напитком, заботливо наполненную непонятно откуда взявшимся хозяином, другой рукой занёс вилку над селёдкой.
— За здоровье, господа!
Мы с ТРАКТИРЩИКОМ выпили, дружно крякнули, закусили салатом. Жидкость была великолепна! Хороший градус, мягкий вкус, непонятные, но чертовски приятные травяные оттенки, неподражаемый аромат. А главное, — идеальная очистка! Слеза горного родника, капля влаги с глубоких небес, растаявший кусочек льда, отколовшийся от самого чистого из всех чистейших ледников! Красота! Великолепно!
ШЕВАЛЬЕ в это время с удовольствием и, не торопясь, осушил бокал красного вина. Я иронично посмотрел на него, хмыкнул, подцепил самый большой и жирный кусок селёдки, изнемогая от предчувствия грядущего наслаждения, поднёс его ко рту, и именно в это сладостное мгновение я услышал треск распахнувшейся двери и громкий неприятный голос, который принадлежал огромному детине, закованному в тяжёлые доспехи, сверху небрежно покрытые серым плащом. Эмблема на плаще была до боли знакома, — красный треугольник в белом круге. Орден Посвящённых, чёрт его подери!!!
— Всем оставаться на своих местах! — громко произнёс вошедший почему-то до боли знакомую мне фразу и скалой застыл на пороге, обводя угрюмым взглядом зал.
— Ну, ШЕВАЛЬЕ, накаркали вы, однако, беду! — с досадой произнёс я, после чего поспешно и уже без ожидаемого экстаза стал жевать селёдку.
Впрочем, она, зараза, даже при отсутствии этого самого экстаза, и при складывающихся обстоятельствах была великолепна, чрезвычайно вкусна, нежно и маслянисто таяла во рту.
Потом я быстро разлил всем ещё по бокалу белой прозрачной жидкости, словно надеясь, что после её чрезмерного употребления, возможно, этот незнакомец куда-нибудь исчезнет. А ведь как славно начинался ужин!? Ведь он мог так плавно и ненавязчиво перейти в завтрак, а потом, возможно, и в долгий, до самого вечера, обед! А потом снова в томный и меланхоличный поздний ужин, сдобренный на всё готовыми юными девами. Эх, какое горькое несчастье — неожиданно потерять ожидаемое впереди сладкое счастье! Как часто самые смелые и вожделённые наши ожидания рождают всего лишь одни разочарования…