О русском национальном сознании
Шрифт:
И вот великий учитель всех времен и народов, прочитавши это, признал, что Капица его чему-то научил. И действительно, уже 9 февраля 1946 года, через месяц с небольшим после получения письма, Сталин заявил в своей речи перед избирателями: "Особое внимание будет обращено на широкое строительство всякого рода научно-исследовательских институтов, могущих дать возможность науке развернуть свои силы. Я не сомневаюсь, что если мы окажем должную помощь нашим ученым, они сумеют не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны".
Возвращаясь к письмам Капицы, следует подчеркнуть два существенных и рискованных момента, на которые
Восемь лет спустя, в пятьдесят четвертом году, в нашей стране заработала первая в мировой истории атомная электростанция, создан первый реактивный пассажирский лайнер. Еще через три года выведен на орбиту первый искусственный спутник Земли. Потом был первый в мире атомный ледокол. И в шестьдесят первом году состоялся первый полет человека в космос. Мы тогда впервые за всю свою историю опередили весь мир в практическом осуществлении великих научных открытий и технологий.
Я считаю, что инициатором этого взрыва в российской науке был именно Петр Леонидович Капица, и это по-особому подчеркивает масштабность его фигуры. Капица, наверное, единственный, кто в такой степени понимал, каким действительным потенциалом обладала тогда русская наука. Знал он это и чувствовал не понаслышке. В двадцатых-тридцатых годах он много работал и жил в Англии и мог сравнивать возможности русской и европейской науки.
Разумеется, Капица известен больше своими чисто научными свершениями. В этом смысле его мировой авторитет бесспорен. И тот подвиг, о котором я говорил, находится как бы в тени его научной славы. Но для меня, историка, интересы которого лежат в области общественных отношений, вклад Петра Капицы в историю России представляется осмысленным не до конца. И он очень поучителен именно сегодня. У нас опять возобладало мнение, что учителями нашими обязательно должны быть иностранцы. Мы опять должны их догонять. Это у нас уже бывало, и мы как никто знаем, что ничего хорошего из этого не выходило. Подражание всегда вторично. Оглядка всегда лишает самостоятельности и оригинальности. Зависимость от авторитета воспитывает инфантильность мысли и робость поступков. А это один из верных способов всегда плестись в хвосте. Настойчивость и веру Капицы сегодня нам следовало бы воспринимать как лучший из заветов этого замечательного человека.
РАНО ХОРОНИТЬ РОССИЮ...139
(1998)
Предвидение будущего - это нередко труднейшая, но необходимая и повседневно решаемая людьми задача. Мы редко отдаем себе отчет в том, что любое наше успешное действие совершается, в частности, на основе предвидения - пусть хотя бы самого элементарного: так, мы отправляемся в начале лета в лес за грибами, поскольку предвидим, что они там уже появились, а если мы ошиблись - вернемся с пустой корзиной. Этот "пример", вероятно, воспримут с улыбкой, но задумаемся о людях, конструирующих новый летательный аппарат: неспособность к предвидению в этом случае
Полтора столетия назад, в 1853 году, тогдашние правители России, вступив в очередной конфликт с давним соперником - Турецкой империей, ни в коей мере не предвидели, что наиболее мощные страны христианской Европы начнут войну на стороне вроде бы враждебного им исламского государства и Россия потерпит одно из немногих самых тяжких за всю ее историю военных поражений... Между тем еще за полтора десятилетия до начала Крымской войны проникновеннейший поэт и мыслитель (вторая сторона его творчества, к сожалению, известна немногим) Федор Иванович Тютчев со всей ясностью предвидел, что Запад только и ждет удобного момента для мощной атаки на Россию с целью лишить ее той первостепенной роли на мировой арене, которую она обрела в 1812 году.
Тютчев предпринимал разного рода усилия, дабы "открыть глаза" правителям России на грозящую ей роковую схватку, но никто из них так и не внял ему,- в частности, потому, что "все они,- по тютчевским словам,- очень плохо учили историю" (см. обо всем этом мою книгу '"Тютчев", издававшуюся в 1988 и 1994 гг.). И в самом деле: любое предвидение будущего страны возможно только при опоре на достаточно полное и глубокое знание и понимание ее предшествующей истории; но заглянуть в грядущее России, исходящее лишь из ее современного, сегодняшнего состояния,- это, как говорится, гадание на кофейной гуще.
Углубленный взгляд в историю, в прошлое России дает возможность осознать определенную "направленность", основополагающий вектор, который, вероятнее всего, продлится и в неведомом грядущем времени. И нетрудно заметить, что в нынешних рассуждениях о будущем России нередко так или иначе присутствует обращение к предшествующей ее истории,- но это обращение чаще всего явно тенденциозно, оно сосредоточивается на какой-либо одной стороне российского исторического бытия и представляет собою скорее субъективную оценку, чем трезвое, объективное осмысление этого бытия.
Вот, например, достаточно типичное в этом плане сочинение, принадлежащее перу недавнего главного "реформатора" - Е. Гайдара "Государство и эволюция", появившееся в 1995 году. С очевидным недовольством, даже негодованием говорится здесь о том, что "в центре" бытия России "всегда был громадный магнит государства. Именно оно определяло траекторию российской истории. Государство страшно исказило новейшую историю..." Даже "радикальнейшая" в истории человечества революция не поколебала "медного всадника" русской истории". И вся задача состоит, мол, в том, чтобы "чтобы сместить главный вектор истории" (!).
Все это, вполне понятно, продиктовано сопоставлением России со странами Запада, где государство играло намного более "скромную" роль; Гайдар, впрочем, и не скрывает, что он целиком исходит именно из этого сопоставления. И получаем, что история России - это как бы "искаженная" история Запада...
Согласитесь, что сам подобный подход к делу заведомо сомнителен ("сместить главный вектор" - хотя даже беспрецедентная в истории мира революция не смогла этого сделать!). А "использование" созданной пушкинским гением поэмы, исполненной глубочайшим и богатейшим смыслом, предстает как крайне легковесная претензия.