О себе…
Шрифт:
Если уж обязательно нужно было выступить с каким–то заявлением, то надо было выступать при Хрущеве — после Хрущева это было уже не нужно. Если включаться в борьбу, то здесь скорее должны были действовать какие–то „подставные лица“. В каком смысле „подставные“? Не „фиктивные“. Это лица, которые ни на что другое не годились бы. Если бы письмо подписал не священник Эшлиман (фамилия эта мало украсила письмо), а некто Иванов, который бы просто соглашался с содержанием письма и дал бы свою подпись (все равно ведь не Эшлиман писал этот текст, а больше Феликс), то такие люди и несли бы за это ответственность — их бы не посадили за это письмо, но они имели бы за это какие–то неприятности. Пускай бы даже это были священники. Но такой человек, как Эшлиман, который столько мог бы сделать для Церкви, — был выбит из седла. И я все это воспринимал как сатанинскую акцию, которая разрушила начинающееся дело.
А после этого, пожалуй, мне уже трудно рассказывать о событиях, потому что внешних событий–то на самом деле не было. Глеб продолжал трудиться, Николай — „выпал“, а я перешел в Новую Деревню [158] .
158
Новая Деревня — пригород г. Пушкино Московской обл., где в Сретенском храме о. Александр прослужил до дня своей гибели.
159
Т.е. митрополитом Крутицким и Коломенским, управляющим приходами Московской области.
160
Речь идет об о. Серафиме Голубцове.
Кстати сказать, с этим настоятелем была очень интересная история — это было просто замечательно. Его дети совершенно отошли от Церкви, от веры (взрослые были ребята) — и вот однажды Великим постом он уговорил их все–таки прийти поисповедоваться. Ну, я взял ребят, а потом и племянника, стал их понемножку „обрабатывать“. Они начали ходить в церковь, относиться с уважением к профессии отца — у них произошла некоторая короткая перемена. Естественно, давал им книжки… Так отец так испугался, что запретил им общаться со мной и все вернул на свои оси.
В Новой Деревне...
Когда в церкви узнали, что я перехожу, народ написал петицию Пимену, что они этого не хотят, так что ему пришлось прислать телеграмму на приход, что он меня не переводит. Все успокоились. Я был в очень тяжелом состоянии, потому что мне было очень трудно служить с настоятелем за одним престолом, мы с ним даже не разговаривали одно время — так до Прощеного воскресенья тянули. В общем, неприятно это было. Почти целый год мне пришлось с ним служить после этой истории.
А потом отец Григорий [161] захотел меня сюда, в Новую Деревню. Он специально приехал в Семхоз, „выудил“ меня. Я–то на самом деле мечтал перейти сюда. Дело в том, что он периодически болел, и меня из Тарасовки, по соседству, приглашали сюда служить, так что я вместо него служил неоднократно. Познакомился–то я с ним еще раньше, когда мы с ним служили у владыки Киприана [162] — на его именины всегда приезжали архимандрит Ювеналий [163] , отец Сергий Хохлов, отец Григорий и аз, недостойный. Теперь Ювеналий — митрополит Крутицкий, отец Григорий умер, а Киприан и ныне там. И отец Григорий захотел, чтобы я к нему перешел — потому что его священник страдал „некоторой слабостью“, и у нас просто состоялся обмен. Причем я никому не сказал, сделал это тайно, и мой настоятель страшно расстроился: он не хотел, чтобы я уходил, и был недоволен этим. Он просто хотел пресечь все мои недозволенные действия, а в остальном я его устраивал на сто процентов. Но его вызвали в епархиальное управление, мы там встретились, и я сказал ему: „До свиданья“. — „Как, что?!“ — „Все, уже указ есть“.
161
Прот. Григорий Крыжановский (18901977), до 1929 г. жил в Чехословакии, с 1950 г. в Албании, в 1962 г. вернулся в Россию.
162
Архиеп. Киприан (Зернов) (1911–1987), в 1961 г. хиротонисан во епископа Подольского, в 1964 г. стал архиепископом Берлинским и Среднеевропейским, но вскоре был отозван в Россию и до своей кончины оставался настоятелем храма Всех скорбящих радость на Большой Ордынке в Москве.
163
Митр. Ювеналий (Поярков) (р. 1935), с 1972 г. митрополит Крутицкий и Коломенский.
Перешел я в Новую Деревню и уже целиком занялся работой: перестал бывать всюду, перестал ездить в Москву, стали гаснуть и обрываться все связи. Многие уехали [164] — тут началась так называемая „алия“. Уехал Меерсон [165] . Я не хотел, чтобы он уезжал, но у него сложилась такая личная ситуация, что он уехал. Уехал Глазов [166] , уехали многие. А были хорошие дни, когда собирались все у Гриши [167] . Турчин [168] (который тоже уехал), он показывал свой кукольный спектакль с какой–то подоплекой… Мы с Померанцем рассуждали о метафизике, триединстве по отношению к разным мистическим системам… Все это ушло в прошлое: ночные путешествия по Беляеву–Богородскому [169] , по Ленинскому проспекту, и апостольские рейды по Москве, в которых меня иногда сопровождал Желудков — он очень хорошо это все помнит. Все это ушло в прошлое, потому что я понял, что это ничего особенно не дает, кроме усталости, а людей, которых нужно, Бог сам пошлет — тем более, что людей становилось все больше.
164
Речь идет об еврейской эмиграции, которую использовали некоторые диссиденты, желавшие эмигрировать на Запад, некоторым из них власти указывали этот путь, угрожая отправить на "восток", т. е. уголовным преследованием.
165
Прот. Михаил Меерсон–Аксенов. В настоящее время настоятель храма Христа Спасителя в Американской православной автокефальной церкви в Нью–Йорке .
166
Юрий Яковлевич Глазов (1929–1998) — индолог, тамиловед, правозащитник. В 1972 г. эмигрировал, преподавал в университетах США и Канады; в своих воспоминаниях ("В краю отцов". М., 1998) неоднократно упоминает о. Александра.
167
Григорий Соломонович Померанц (р. 1918), философ–эссеист, культуролог, критик, мемуарист и литератор. Участник войны, был дважды ранен, награжден. В 1949 г. арестован и осужден за "антисоветскую агитацию", в 1953 г. освобожден по амнистии, в 1956 г. реабилитирован. Автор многих книг. В частности, в книге "Великие религии мира" в создании главы "Сущий" принимал участие о. Александр.
168
Валентин Федорович Турчин (р. 1931), математик, философ, публицист; работал в Институте прикладной математики АН СССР. В 1966 г. под его редакцией вышла книга "Физики шутят". В 1974 г. Турчин был избран председателем советской секции правозащитной организации "Международная амнистия". В 1977 г. эмигрировал в США.
169
В Беляеве–Богородском жили Ю. Глазов, М. Агурский.
С местными властями обычно жил мирно. Временами до меня доходили сведения, что за мной следят. Но прямых столкновений не было. Было два обыска по случайным поводам. Одиозным стал обыск лишь после письма священников Н. Эшлимана и Г. Якунина. Существовал миф, что я автор письма. Потом прибавились и западные публикации. Но в них не было ничего политического. Я вообще считал политику вещью преходящей, а работать хотел в сфере непреходящего. Бывали статьи против меня (идеологические в „Науке и религии“), иногда имя мое мелькало в период гонений, но и все.
На вопрос архиепископа Киприана (Зернова), в целом хорошо ко мне относившегося, не диссидент ли я, — ответил: „Нет. Считаю себя полезным человеком общества, которое, как и всякое другое, нуждается в духовных и нравственных устоях“. Среди людей, меня мало знавших, ходили обо мне легенды: оккультист, сионист, католик, модернист, агент властей.
Пожалуй, на этом мы можем и закончить, потому что с того времени ничего не изменилось.
С протоиереем Григорием Крыжановским в Сретенском храме Новой Деревни. 1976 г.
О людях, встречах…
Об отце Сергии Желудкове
С о. Сергием Желудковым. 1976 г.
В 58–м году (значит, это было тридцать лет тому назад, я еще был начинающий служитель Церкви) мне попалась книжка, самиздатская, которая называлась "Литургические заметки" — такое необязательное, полуакадемичное название. Я стал читать — и был поражен! Блестящий стиль, свежая мысль, смелый подход к проблемам, с которыми я в алтаре уже столкнулся давно, ибо с 50–го года уже находился в алтаре и невольно думал об этих церковных проблемах. И вдруг я нахожу человека, который говорит об этом смело и как он это говорит! И там стояло: "С. Желудков". Кто бы это был? — я понятия не имел об этом человеке, у нас в Москве о нем никто не слышал. Я понимал, что это выдающийся стилист, человек яркой мысли! Откуда он взялся?..
В этом же году я поехал в Ленинград и в Ленинградской духовной семинарии увидел на стенде фотографии выпускников; среди них была фотография человека, священника, какого–то кавказского типа, с черной, иссиня–черной бородой, лысоватого, с глубокими такими глазами. И я подумал: вот, оказывается, какой этот Желудков.
Вернувшись, я подошел к нашему старику священнику, с которым служил, образованному в достаточной степени, и дал ему прочесть "Литургические заметки". Он прочел и сказал: "Ну да, это все интересно, но ведь что люди скажут? — отцы жили, как раньше, и спасались, и нам ничего менять не надо". Вот так.