О социализме и русской революции

Люксембург Роза

Но что же в первую очередь дает нам масштаб при выборе отдельных средств и путей в борьбе, позволяет нам избежать беспланового экспериментирования и растраты сил на утопические скачки в сторону? Это — однажды осознанное направление экономического и политического процесса в современном обществе; именно им мы можем измерять не только намеченный в общих чертах план нашей кампании, но и каждую деталь нашего политического стремления. Благодаря этой направляющей нити рабочему классу впервые удалось обратить великую социалистическую идею в разменную монету текущей политики и поднять кропотливую будничную политическую работу до уровня орудия осуществления этой великой идеи. И до Маркса была буржуазная политика, которую вели рабочие, и был революционный социализм. Но только с Маркса и благодаря Марксу возникла социалистическая рабочая политика, которая вместе с тем в полном смысле слова является реальной революционной

политикой. И если мы признаем реальной именно ту политику, которая ставит перед собой только достижимые цели и умеет преследовать их самыми эффективными средствами и кратчайшими путями, то пролетарская классовая политика в марксовом духе отличается от буржуазной политики тем, что последняя реальна с точки зрения текущих материальных успехов, между тем как социалистическая политика реальна с точки зрения тенденции исторического развития. Это точно то различие, какое существует между вульгарно-экономической теорией стоимости, рассматривающей стоимость как вещественное явление с точки зрения состояния рынка, и марксистской теорией, понимающей ее как общественные отношения определенной исторической эпохи.

Но пролетарская реальная политика является и революционной, поскольку всеми своими частичными стремлениями во всей их совокупности выходит за рамки существующего строя, внутри которого она действует, и поскольку она сознательно рассматривает себя только как предварительную стадию того акта, который превратит ее в политику господствующего и преобразующего общество пролетариата.

Таким образом, все: нравственная сила, с которой мы преодолеваем опасности, наша тактика в борьбе вплоть до мельчайших деталей, критика, которой мы подвергаем противников, наша повседневная агитация, которая привлекает на нашу сторону массы, все наши действия вплоть до самых тончайших — все это пронизано и освещено учением, созданным Марксом. И если мы порой предаемся иллюзиям, будто наша сегодняшняя политика, обладающая внутренней силой, независима от марксовой теории, то это лишь показывает, что мы на практике говорим языком Маркса и тогда, когда сами того не знаем, как не знал мольеровский мещанин, что говорит прозой.

Достаточно представить себе мысленно все деяния Маркса, дабы понять: произведенный им переворот в учении о социализме и в рабочей политике должен был сделать буржуазное общество его смертельным врагом. Господствующим классам стало ясно: побороть современное рабочее движение — значит побороть Маркса. Двадцать лет после смерти Маркса — это непрерывный ряд попыток теоретически и практически уничтожить Марксов дух в рабочем движении.

История рабочего движения с самого начала пробивается между революционно-социалистическим утопизмом и буржуазной реальной политикой. Историческую почву первого создавало буржуазное общество полностью или полуабсолютистское. Революционно-утопический период социализма в Западной Европе в общем и целом завершается (хотя вплоть до новейшего времени мы наблюдаем отдельные случаи регресса) вместе с развитием буржуазного классового господства. Другая опасность — погрязнуть в штопании дыр буржуазной реальной политики — возникает только по мере усиления рабочего движения на почве парламентаризма.

Из буржуазного парламентаризма было заимствовано и оружие для практического преодоления революционной политики пролетариата: демократическое сотрудничество классов и социальный мир посредством реформ должны были заменить классовую борьбу.

А что достигнуто? Пусть иллюзии кое-где некоторое время и существовали, но непригодность для рабочего класса буржуазных методов реальной политики проявилась сразу. Фиаско министериализма во Франции^*, измена либерализма в Бельгии^*, крах парламентаризма в Германии^* — удар за ударом, и вот уже кратковременная мечта о «спокойном развитии» разлетелась вдребезги. Марксов закон о тенденции к обострению социальных противоречий как основы классовой борьбы победоносно пробил себе путь, и каждый день приносит все новые знамения и чудеса. В Голландии 24 часа забастовки железнодорожников, словно землетрясение, раскололи общество надвое зияющей щелью, из которой вырвалось наружу пламя классовой борьбы, и теперь вся Голландия — в огне.^*

Так в одной стране за другой, под «грохот сапог дружно марширующих рабочих батальонов» ломается, подобно тонкому покрову льда, почва буржуазной демократии, буржуазной законности, и это побуждает рабочий класс вновь осознать, что его конечные стремления на этой почве не могут быть осуществлены. Таков результат многих попыток «практически» преодолеть Маркса.

Теоретическое же преодоление марксизма сделали задачей своей жизни сотни стремящихся выдвинуться апологетов буржуазии; они превратили это дело в трамплин для своей карьеры. И чего же они достигли?

Им удалось вызвать в кругах доверчивой интеллигенции убеждение насчет «односторонности» и «преувеличений» Маркса. Но даже более серьезные из буржуазных идеологов, такие, как Штамлер^*, уразумели, что «против учения с такими глубокими корнями» им с помощью «половинчатых суждений» и всяких «чуть более или чуть менее» ничего не добиться. Но что смогла буржуазная наука противопоставить марксову учению как целому?

С тех пор как Маркс выразил в области философии, истории и политической экономии историческую точку зрения рабочего класса, нить буржуазного исследования в этих областях оказалась прерванной. Натурфилософия в классическом смысле кончилась. Буржуазная философия истории кончилась. Научная политэкономия кончилась. В историческом исследовании, где не господствует неосознанный или непоследовательный материализм, место всякой единой теории занял переливающийся всеми цветами радуги эклектицизм, иначе говоря, отказ от единого объяснения исторического процесса, т. е. от философии истории вообще. Экономическая наука качается между двумя школами — «исторической» и «субъективной», из которых одна является протестом против другой, а обе вместе — протестом против Маркса, причем одна из них, чтобы отринуть Маркса, отрицает экономическую теорию, т. е. познание в этой области, другая же отвергает единственный — объективный — метод исследования, который только и делает политическую экономию наукой. к Правда, социально-научная книжная ярмарка, как и прежде, каждый месяц все еще приносит целые горы плодов буржуазного усердия, а прилежные современные профессора выбрасывают на рынок толстеннейшие фолианты со скоростью крупнокапиталистического машинизированного производства. Но это либо старательно написанные монографии, где птица страус собственной головой закапывает в песок мелкие осколочные явления, дабы не видеть более крупных взаимосвязей и работать лишь на потребу дня, либо это симуляция идей и «социальных теорий», которые в конечном счете оказываются отражением марксовой мысли, скрытой под всякой мишурой во вкусе «модерного» базарного товара. Самостоятельного полета мысли, смелого взгляда вдаль, животворной дедукции тут нигде не сыскать.

И если социальный прогресс снова выдвинул ряд научных проблем, еще ждущих своего решения, то опять же только марксов метод дает орудие для их решения.

Итак, в конце концов буржуазная социальная наука оказалась способной противопоставить повсюду марксовой теории лишь отсутствие теории, а марксову познанию — лишь гносеологический скепсис. Марксово учение — дитя буржуазной науки, но рождение этого ребенка стоило матери жизни.

Таким образом, как в теории, так и на практике именно подъем рабочего движения вырвал из рук буржуазного общества то самое оружие, с которым оно намеревалось выступить в поход против марксова социализма. И ныне, 20 лет спустя после смерти Маркса, оно по отношению к нему еще бессильнее, а Маркс — более живой, чем прежде.

Правда, у сегодняшнего общества есть одно утешение. Тщетно пытаясь найти средство для преодоления учения Маркса, оно не замечает, что единственно действенное средство для этого сокрыто в самом этом учении. Будучи насквозь историческим, оно претендует на свою пригодность, ограниченную во времени. Будучи насквозь диалектичным, оно несет в самом себе надежный зародыш собственного заката. В самых общих чертах марксово учение, если говорить здесь о его непреходящей части, а именно историческом методе исследования, состоит в познании того исторического пути, который из последней «антагонистической» формы общества, основанной на классовых противоречиях, ведет в коммунистическое общество, построенное на солидарности интересов всех его членов.

Марксово учение, как и более ранние классические теории политэкономии, — это прежде всего идейное отражение определенного периода экономического и политического развития, а именно перехода из капиталистической фазы истории в социалистическую. Но оно больше чем простое отражение. Ведь осознанный Марксом исторический переход вообще не может свершиться без превращения марксова сознания в общественное, в сознание определенного общественного класса — современного пролетариата. Сформулированный марксовой теорией исторический переворот имеет своей предпосылкой то, что теория Маркса превратится в форму сознания рабочего класса и как таковая станет элементом самой истории.

Так марксово учение, продвигаясь вперед, подтверждает свою истинность с каждым новым пролетарием, становящимся носителем классовой борьбы. Тем самым марксово учение — это одновременно и часть исторического процесса, а значит, и само оно — процесс, а социалистическая революция станет заключительной главой «Коммунистического манифеста».

Таким образом, марксово учение в своей опаснейшей для нынешнего общественного строя части рано или поздно будет наверняка «преодолено». Но только вместе с существующим общественным строем.