О тех годах
Шрифт:
Он поправляет сбившуюся пряжку ремня.
– А кто смешные?
– Да птицы. Вишь, как заливаются, радуются наступающему дню.
Но вот поднялись танкисты, тут же захлопали люки моторных отделений – это началась заправка машин. Все громче и громче звучат голоса.
– Что делать будем? Илья Петрович? – спросил его замполит.
– Позавтракаем, и искать свой полк.
– А где они? Может уже отбросили немцев и уже в Польше громят их?
– Вряд ли, Петр Семенович. Ведь немцы идут на восток.
– Слышите? Слышите? – тихо сказал Петр Семенович.
Илья прислушался,
– Слышите? – снова спросил замполит.
Вот теперь, до Ильи донесся далекий гул моторов. Он быстро приближался, в небе появились черные точка. Их было очень много.
– Бомбить пошли, в сторону фронта полетели. И нам надо тоже туда, – заметил Петр Семенович, глядя вслед удаляющимся стервятникам.
Пыльной проселочной дорогой батальон двинулся на восток. Солнце светило в глаза, заставляя жмуриться. Впереди закурилось облачко пыли, и из него вынырнул мотоциклист. Резко затормозив, он остановился и вытянул руку.
– Офицер связи, лейтенант Иванов!– мотоциклист вкинул ладонь к шлему, – я ищу штаб полка.
Лейтенант смотрел на Шевчука грустными глазами.
– Где же он? Со вчерашнего дня ищу,– он вздохнул, и стал стирать рукавом пыль с лица.
Илья молчал и смотрел на лейтенанта.
– Я петлял, петлял по дорогам, чуть было в плен не попал к немцам. Везде немцы парашютистов понакидали. Не выполнил я приказ, что теперь будет?
– Успокойтесь, и поезжайте с нами,– ответил ему Илья.
– Нет, нет, я вперед. А разве я виноват? Что теперь будет? Нет, не простят мне, не простят, – он развернул мотоцикл и умчался вдаль.
Впереди была видна деревня. Она словно вымерла вся. Только куры шарахаются от идущих громыхающих танков. В домах были выбиты все стекла. Шевчук остановил машину. Из низенькой избы, прихрамывая, вышел седой старик. Илья спросил у него:
– Что произошло у вас папаша?
Старик махнул рукой и строго взглянул из-под нависших мохнатых бровей:
– Вояки. Немцев пустили.
Старик покачал головой и пошел вдоль улицы.
– А где люди-то? – крикнул вдогонку Илья.
Старик оглянулся, еще строже на него посмотрел.
– Люди? Кто обмывает, кто хоронит. Нашлась всем работа. Сколько загинуло людей! Ворвались немцы, палят по окнам!
– А где же сейчас немцы?
– Ушли в другую деревню,– махнул старик рукой и похромал дальше.
Щупленький и согнутый годами старик, подошел к самому танку и ласково похлопал его по броне:
– Во-о какая! Так вдарит, что чертям тошно станет. Он, немец-то, хитер, врасплох напал на нас. А теперь, наши соберутся с силой, да как ахнут, аж пыль от них полетит во все стороны.
Старик подошел поближе к Илье:
– Сафроныч вас ругал, но вы на него не обижайтесь. Он потерял своего друга. Когда началась стрельба, Петр Сергеич спросил у дочки, кто стреляет. «Немцы»,– ответила она ему. «На нашей земле, – говорит, немцы? Быть такого не может!». Взял берданку и потопал. Дочка за ним, да куда там, не удержала его. А немцы уже у дома стоят. Стреляют по окнам. Снял берданку Петр Сергеич, вскинул на руку и пошел прямо на них. Смотрю на него из-за хаты, а он шаг отбивает –
Вернулся хмурый Сафроныч:
– Пойдем, командир. Это тебе надо видеть. Злее будешь с немцами воевать потом.
Шевчук вошел со стариком в хату. Переступил порог и замер. На полу лежат вряд четыре трупа. Крайний справа – еще не старый мужчина, видно, глава семьи. У него строгое, спокойное лицо, один глаз полуоткрыт, как будто он подсматривает. Рядом с ним, чуть на боку, словно шепчет ему что-то на ухо, старуха, видимо его мать. В середине мальчишка лет семи, он похож на спящего и только бледность, да запекшаяся кровь у виска говорили, что это не сон. Возле мальчика лежала белоголовая девочка лет трех. Кто- то сложил ей ручки на животе. Скупой луч солнца падает ей на лицо, делая его светлым, будто не желая соглашаться с не нужной смертью.
А над ухом Ильи – голос Сафроныча:
– Сидели и обедали. Скосил подлый немец всех из автомата. Мать осталась, рожает в соседнем доме. Рожает с испугу.
За окном урчат моторы танков. А Шевчук стоит, как окаменевший. Вздыхают и плачут женщины, набившиеся в избу. Но что он может им сказать? Он вышел, ему доложили, что взвод танков, которые были выделены для охранения, уже ушел вперед. Тронулись и остальные танки. Насупясь, стояли женщины, а за юбками прятались ребятишки. Илье хотелось скорее уйти от дома, в котором он видел трупы. Вдруг его машина резко затормозила. По дороге, прямо к танку, шла женщина. Волосы у нее были растрепаны, а глаза обезумевшие. На вытянутых руках она несла мертвого ребенка. Сбоку, вцепившись за юбку матери, семенил босыми ногами мальчик лет трех.
– Зачем вы их пустили сюда? Зачем пустили убийц? – кричала она, глядя Илье в лицо страшными глазами.
– Зачем? Не пущу, не пущу! Спасите моего сына! Спасите сына! – женщина локтем прижимала голову мальчика, – кровью ребенка, заклинаю, спасите сына! Не пущу!
А Илья не мог оторвать взгляд от воскового лица ребенка. Женщину уводили прочь, а она, повернув голову в сторону колонны, кричала:
– Остановите их!
Мотор взревел, но до Ильи все доносились ее слова:
– Проклинаю! Проклинаю!
2.
Узкая полевая дорога вывела батальон к широкому тракту. Было видно, что по нему шли немцы. По обочинам дороги лежали опрокинутые телеги и убитые люди. Девушка лежит лицом вниз, одна рука у нее у груди, а вторая вытянута вперед. Она кажется спящей, но мухи роются густо у виска девушки. Именно туда попала пуля немца. Недалеко еще один труп, седые волосы прикрывают морщинистое лицо. Сколько вокруг измятой ржи! Падая, люди подмяли под себя рожь. Не поднимутся больше колосья и люди! В кювете Илья увидел перевернутый мотоцикл. А возле него, зажав в руках планшет, лежит знакомый офицер связи. В планшете, наверное, боевое распоряжение полку. Так он его и не доставил. Это ведь он говорил: «Не простят мне». А виноват ли он? С мертвого спроса нет.