Шрифт:
Уильям Конгрив
О юморе в комедии {1}
Перевод Н. Я. Рыковой
10 июня 1695 года
Милостивый государь,
Вы пишете, что в течение двух-трех дней занимались чтением комедий различных авторов и пришли к выводу, что наши английские писатели обладают юмором в большей мере, чем другие комедиографы, как древние, так и современные {2}. Вы хотели бы знать мое мнение на этот счет, а заодно и мои соображения о том, что вообще именуется в комедии юмором.
Я присоединяюсь к вашему беспристрастному предпочтению английских писателей в этом случае, но, излагая вам свои соображения о юморе, должен в то же время сознаться, что даже у них то, что я подразумеваю под подлинным юмором, встречается реже, чем это принято считать. И кое-кто из тех, кто сам себя полагал и другими признавался мастером в этой области, редко изображал подлинный юмор. Для того чтобы сделать мои мысли по этому поводу достоянием широкой публики, потребовалось бы написать обстоятельное исследование, заниматься коим мне не хочется
Определить, что такое юмор, так же трудно, как установить, что такое остроумие, поскольку то и другое весьма многообразно. Перечислить все свойственные человеку проявления юмора - занятие такое же бесконечное, как и перечисление всех мнений, которые у него могут быть. И на мой взгляд, изречение Quot homines tot Sententiae {Сколько людей - столько мнений (лат.).} самое лучшее определение юмора, ибо есть люди с одинаковыми мнениями о вещах, но тем не менее с совершенно несходными "юморами". Однако, хотя мы не можем с уверенностью определить, что такое остроумие или что такое юмор, все же способны весьма близко подойти к уразумению того, что именно не является ни остроумием, ни юмором, но тем не менее весьма часто принимаются за них. И поскольку я поставил рядом остроумие и юмор, позвольте мне в первую очередь провести между ними различие и отметить, что остроумие нередко принимают за юмор.
Я заметил, что когда какой-нибудь персонаж комедии произносит что-либо остроумное и забавное, многие из тех, кто склонны высказывать свои замечания по поводу пьесы во время действия, говорят: "Такая-то вещь сказана с большим юмором; в этой роли вообще немало юмора". Таким образом, характер персонажа, произносящего что-либо неожиданное для публики и забавное, ошибочно считается характером, полным юмора; на самом же деле в данной роли преобладает остроумие. Но существует большая разница между комедией, где очень много реплик юмористичны, как выражаются в публике, имея в виду просто их забавность, и комедией, где имеются персонажи, обладающие юмором и весьма отличающиеся друг от друга по характеру этого свойства, порождаемого различием в их внешности, темпераменте и устремлениях. Способность говорить остроумно отнюдь не черта характера, ибо любой персонаж комедии может это сделать. От человека, вообще отличающегося острым умом, этого всегда можно ожидать, но даже и глупец порой может сказать острое словцо. Таким образом, я устанавливаю различие между остроумием и юмором, но вовсе не считаю, что персонаж, обладающий юмором, не может острить. Только манера острить должна соответствовать данным особенностям юмора: так, человек желчный и брюзгливый будет острить с сатирическим уклоном, человеку по темпераменту сангвиническому и жизнерадостному свойственны будут остроты шутливые. Первый будет говорить решительным тоном, второй - беззаботным. Ибо первый наблюдает вещи и подмечает в них те или иные черты, имея в виду реальную действительность, второй же не считается с природой вещей и говорит о них так, как если бы они соответствовали его желанию, и в своем остроумии и юморе он гораздо меньше судит о них, чем первый.
Так же как остроумие, его противоположность - дурашливость - порою принимается за юмор.
Когда поэт выводит на сцену персонаж, который совершает всякие нелепости, болтает всевозможную ерунду, громко орет, непременно хохочет по всякому поводу или, вернее, без всякого повода, говорят, что это персонаж юмористический.
Есть ли что-нибудь более обычное, чем так называемая комедия, битком набитая гротескными, нелепыми персонажами и шутами, более подходящими для фарса? То есть созданиями, которых в природе не существует. Либо, если они и существуют, то это уроды или порождения злосчастно сложившихся обстоятельств. Их следует убирать с нашего пути, как ублюдков, чтобы человечество не было потрясено образами, словно бы предвещающими возможность вырождения существ, созданных по образу и подобию божьему. Что до меня, то я всегда готов, как любой другой человек, смеяться и потешаться по поводу предмета действительно достойного смеха, но в то же время я не люблю смотреть на вещи, заставляющие меня дурно думать о человеческой природе. Не знаю, как обстоит дело с другими, но охотно признаюсь вам, что никогда не мог долго смотреть на обезьяну без того, чтобы мне в голову не приходили весьма уничижительные мысли: хотя я никогда не слыхал утверждений противного, но задаю себе вопрос - действительно ли это создание принадлежит к совершенно другой породе? Так же как я не считаю юмор несовместимым с острословием, не считаю я его несовместимым и с дурашливостью, но полагаю, что проявления ее могут быть лишь такими, какие возможны при данном юморе, а отнюдь не совершенно безотносительными к умонастроению и натуре данного человека.
Иногда личные недостатки человека неправильно принимаются за юмор.
Я хочу сказать, что иногда тех или иных персонажей изображают на сцене варварски, высмеивая их физические недостатки, случайные проявления недомыслия или убожества, связанные с пожилым возрастом.
Внешние особенности человека часто принимаются за юмор.
Под внешними особенностями я разумею отнюдь не смешное в одежде, костюме того или иного комического персонажа, хотя это и нашло удачное применение в ряде случаев. (Разумеется, умонастроение человека может побудить его одеваться не так, как прочие люди.) Нет, я имею в виду особенности в повадках, речи, поведении, свойственные всем или большинству людей одной национальности, деятельности, профессии, воспитания. Я не считаю юмором то, что является лишь привычкой или способом поведения, воспринятыми благодаря жизненной практике или обычаям. Ибо, если эта практика утрачивается или происходит подчинение иным обычаям, то утрачиваются или изменяются и привычки.
Аффектация вообще нередко принимается за юмор. И действительно, они настолько между собой схожи, что могут быть приняты одно за другое. Ибо то, что у одного человека - проявление юмора, у другого - аффектация. Самая обычная вещь на свете, когда кто-нибудь усваивает определенную манеру говорить или вести себя, свойственную другим, тем, кем он восхищается и кому хотел бы подражать. Юмор - это жизнь, аффектация - только изображение. Автор, выводящий в своем произведении аффектированного персонажа, дает некоторое отражение юмора. В лучшем случае он публикует перевод, а его картины - только копии подлинных произведений.
Но поскольку два последние противопоставления являются наиболее тонкими и сложными, может быть следует истолковать их на выразительных примерах из произведений какого-нибудь известного писателя. Юмор, на мой взгляд, свойство либо врожденное и таким образом развивается в человеке естественным образом, либо оно прививается нам в результате случайных перемен в нашей конституции или даже радикального переворота во всем нашем существе, и в данном случае оно становится одним из признаков нашего естества.
Юмор идет от природы. Привычка приобретается благодаря подчинению условиям. Аффектацию мы вырабатываем сами себе.
Юмор показывает нас такими, каковы мы на самом деле.
В привычках наших мы проявляем себя такими, какими становимся от воздействия окружающей среды.
Аффектация представляет нас такими, какими мы сознательно желаем казаться.
Здесь я должен заметить, что длительная аффектация может превратиться в привычную манеру поведения.
Образ Угрюмца из "Молчаливой женщины" {4} я считаю относящимся к категории юмора. И этого персонажа я выбираю в качестве примера среди многих других персонажей данного автора, ибо хорошо знаю, что многие осуждали его как неестественный и фарсовый. В одном из писем ко мне по поводу некоторых пьес Джонсона {5} вы сами намекнули на то, что он вам не нравится, и по той же самой причине.
Предположим, что Угрюмец человек по природе своей желчный и меланхоличный. Может ли быть для существа с такими свойствами что-либо более докучное, чем шум и крик? Пусть судьей в данном случае будет любой человек, подверженный хандре (а таких в Англии предостаточно). Мы можем ежедневно наблюдать примеры такого рода. В девяти случаях из десяти, если вы обедаете с кем-нибудь вчетвером, трое из компании обязательно раздражаются, если кто другой примется кромсать ножом пробки или царапнет ножом по тарелке. Мера раздражительности в натуре человека и определяет, будет ли тот или иной звук для него неприятным, ибо многие другие на подобные звуки и внимания не обратят. Отлично. Но вы скажете, что Угрюмец в этом отношении настолько экстравагантен, что не может выносить речи или разговора громче шепота. Ясно, что именно эта крайность и делает его смешным и тем самым подходящим для комедии персонажем. Если бы автор придал ему подобные свойства лишь в умеренной степени, не меньше половины зрителей оказались бы на стороне персонажа и осудили бы автора за то, что он пытался придать комическое значение чертам, ничем не примечательным и совсем не смехотворным. К тому же расстояние между сценой и публикой требует, чтобы выступающий на ней персонаж был несколько большего масштаба, чем в реальной жизни: ведь черты лица на портрете человека нередко бывают больших размеров, чем у оригинала, и тем не менее изображение может быть необыкновенно сходным с моделью. Если бы количественная точность соблюдалась при воспроизведении острословия, как многие требуют этого в отношении юмора, во что бы превратились персонажи, которые должны изображать остряков? Если бы какой-нибудь автор решил украсть extempore {Без подготовки, экспромтом (лат.).} диалог между двумя остроумнейшими людьми на свете, ему пришлось бы убедиться, что эта его сценка весьма холодно принята широкой публикой, что, однако, было бы вполне справедливо...