Об одной беспредметной выставке
Шрифт:
Мистическое единение толпы совсем распалось. «И они молчат. Ведь всё разъято в их сознаньи: рухнула стена. И слова, понятные когда-то, истекают. Тишина.»
Смоктуновский сошёл со сцены. Вой зала, перемешанный с криками и хлопками, стал уже приветствием, и согласием, и восхищением — и актёру, и художнику.
Сразу после Смоктуновского вышел выступать «запланированный» для разгрома знаменитый художник, член Союза художников (я не буду называть его по имени, потому что он через некоторое время извинился перед Яшей, сказав, что его «втянули» в это дело, поймав его за слова, о том, что ему не нравится абстрактная живопись, и он
— Как смотреть на живопись? Иннокентий Михайлович не туда смотрит…
— Вдруг из зала кто-то громко говорит: «Туда! Туда! Посмотри, у тебя ширинка расстёгнута!» Художник смутился, что-то пробормотал и ушел со сцены.
Вышел, по–видимому, ещё один «запланированный» оратор, бодрый и деловой парень, кажется, из правления клуба. Он говорил, о том, что «… художник должен быть ближе к тому, что нас волнует сегодня… Не согласен с теми, кто призывает… Я далёк то искусства, но хочу сказать…» Говорил скучно и неинтересно о задачах, планах и возможностях.
На трибуне появился ещё один «наш» оратор, Володя Кунин, сценарист фильма «Хроника пикирующего бомбардировщика». Он поблагодарил устроителей выставки «с таким замечательным начинанием». Говорил, что нужно учиться воспринимать искусство, потому как природа всех искусств едина, и обучение может помочь и быть чрезвычайно полезным… Как он сам много работал над собой и из простого работника цирка стал писателем, и что нужно чаще устраивать подобные выставки, чтобы люди могли видеть интересные новые работы.
Все «организованные» выступавшие и с той и с другой стороны затихли, Яша отрицательно покачал головой, когда некоторые из «наших» бойцов — Димент, Штейнберг хотели вырваться на корму–трибуну и жестами показывали своё рвение. В рядах «погромщиков» произошло смятение: противоречивые впечатления и оценки, выступление Яши, непредсказуемая реакция зала, Смоктуновский…
Начались спонтанные выступления людей, «рядовых зрителей», как назвал себя один человек. Что тут началось!
«Моё бессилье синее и чёрные возможности мои, — начал один человек белыми стихами, — во мне играют… И мне, создатель, Вы предъявили иск… как хохот, как усмешку, как рыдание.» Этот человек стихами описал несколько Яшиных картин, но я не запомнила всех строк, а только смысл, что в картинах борется свет со злом и что свет идёт и изнутри, извне.
Другой человек, красивый и величественный (он после этого выступления стал нашим другом — физик, Виталий Островский), начал своё выступление так: «Кто определил, что должен художник? Когда знаешь, о чём напишешь и как напишешь, — искусство кончается. Я понимаю, почему Виньковецкий не рисует предметы: Ведь предметы — это только видимость мира. А истина — за видимостью. Цвет живёт сам по себе, не как эмоция, а как мысль…»
Этого человека, наверно, уважали, а женщины любили, потому что сразу после него на сцене стали появляться женщины.
«Я чувствую себя в синей сфере, я внутри её… Можно сказать суть словами, но это всё равно, что ловить голой рукой шарик ртути… Хотя могу словами: — Нет! Нет! Ничего не будет нового ни в тот, ни в этот век… Художник подарил мне галактику!»
«Спасибо… Ваши картины, как единство с сердцем мира…!»
«Картины ваши — озон. После вашей выставки легче дышать. Хотелось бы прийти еще и еще раз, но куда? Браво!»
«…И никто не дал отпора крикунам…» — такие слова появились в статье газеты «Ленинградская правда» о выставке в молодёжном клубе «Каравелла». Статья называлась «Приятного тембра голосом» (эта газета у нас хранится в домашнем архиве): «Друзья и поклонники взахлёб расхваливали творения так называемого художника и недвусмысленно выражали свои п о л и т и ч е с к и е взгляды… Практика показывает, что там, где притупляется лекторское оружие, клубы превращаются в место встреч сомнительных ораторов, появляются новоявленные пророки, чтобы…» — и т. д. и т. п.. К Яше отнеслись уважительно:
— назвали пророком!
(Попробуй в Америке получить такой титул! И как в Америке заскучали мы без таких ярких эпитетов, и как набаловали нас своим пристальным вниманием в России.)
Уклонюсь в сторону, чтобы спросить: что поддерживало столь жёсткий и беспощадный государственный строй? Как говорил Лев Николаевич: «большинство человеческих поступков объясняется глупостью». Люди очень глупые, бессмысленные, и толпа «…для истины глуха и равнодушна, а баснями питается она…», — так говорят классики, но никто–никто о себе так не размышляет.
Через три дня Яшу вызвали в Смольный — в Отдел пропаганды и агитации среди комсомольцев, где «два товарища» — две молоденькие женщины, какие-то секретари — специалистки по искусству, я забыла их фамилии, помню, что одну звали Нелля, беседовали с Яшей… о назначении искусства.
Они говорили, что «наше искусство, развивающееся на основах социалистического реализма, — важнейшее общественное явление, и главное его назначение — воспитание масс. Все выставки в молодёжных клубах должны проводиться под нашим пристальным вниманием… Вы не член Союза художников и вы не можете себя называть «художником».
— А Леонардо–да–Винчи можно называть художником? — спросил Яша.
— Не сравнивайте себя…
— А кто выдаёт право быть художником? Ваш Союз?
Беседа о смысле искусства закончилась запрещением выставлять Яшины картины в тех местах, где есть комсомольские ячейки, — не разлагать молодёжь… красотою. «Лучше грабить и убивать!…»
Серёжа Довлатов прислал Яше книгу «Тля» (была такая экстравагантная книга о художниках, само называние книги отражало отношение автора к неофициальным художникам) с надписью: «Абстрактной, художественной тле от тли литературной», и подружились — абстрактно–художественные тли. (Единение тогда возникало на противостоянии.)
Смоктуновскому в партбюро театра «сказали», чтобы принц Гамлет не таскался по разным подозрительным выставкам и сомнительным клубам и не выполнял бы подсобные роли у прихлебателей иных идеологий.
Владимиру Кунину «разъяснили», что он не увидит премии ЦК ВЛКСМ, на которую его выдвинули, потому что не понимает, в чём цель образования, — она в ответственности перед народом, а не перед всякой шушерой.
Прошло две недели после встречи, боя и победы на каравелле, а картины всё ещё не возвращались домой. Яша звонил организаторам выставки, а те всё как-то уклонялись от прямого ответа: когда же вернут картины? На каравеллу просто так не пробраться — наткнёшься на устойчивые стены и крепкие фундаменты, и как узнать о судьбе «пространств света»? Как бы все пространства света не уничтожили как… призывающие «грабить и убивать»?! Уж не вдохновился ли кто-нибудь? Как бы не закрасили весь свет, идущий из пространства? Неприятно, когда где-то что-то светится без разрешения.