Объект «Зеро»
Шрифт:
Живности в лесу мало, и все больше мелкая. Однажды подростки, устроившие экспедицию в глубь зарослей, наткнулись на здоровенного – метра четыре в длину – неповоротливого зверя, похожего на ящера, по крайней мере, он был покрыт чешуей. Слава богу, тварь оказалась травоядной, никаких агрессивных намерений не выказала, дала на себя посмотреть и скрылась в чаще.
Длиннокрылые птицы, стаи которых в первые дни кружили над модулем, оказались падальщиками. За цвет оперения и пронзительные крики колонисты прозвали их черными чайками. Сейчас они пируют внизу, под Обрывом, поедая тела погибших.
Еще один момент, о котором нельзя не упомянуть, – мы обрастаем. Лица мужчин покрываются щетиной, а кое у кого уже отросли приличные бороды. Некоторые пытаются бриться, используя самодельные опасные бритвы, а большинство ходит как есть. И если поглядеть со стороны на полуголых, сверкающих от пота бородатых добровцев, тащащих гурьбой какую-нибудь балку от модуля, вспоминается античная история – рабы, пирамиды, улыбка Сфинкса…
На этом, собственно, и заканчивается мой рассказ о тех страшных днях. Я постарался уйти от эмоций и изложить события максимально достоверно и точно. Однако даже сейчас, по прошествии времени, пережитое тогда прорывается наружу сквозь время, которое все лечит, и сквозь те роговые наросты объективного цинизма, что украшают сегодня мою душу.
Я сознательно не стал описывать, как на моих глазах люди сходили с ума, как взрослые, сильные мужчины рыдали, точно дети, над телами своих близких, как умирали от боли и кровопотери раненые.
Но один случай врезался в память навечно. Среди тысяч и тысяч тех, кто разыскивал своих родных и друзей, мне запомнилась совсем юная, лет восемнадцати, девчушка.
Тоненькая фигурка в серебристом комбинезоне Корпуса спасения, совсем детское личико, рыжее пламя волос. Она металась меж завалов, переворачивала трупы, заглядывала в лица выживших и все повторяла:
– Харви, Харви…
Вечером второго дня она нашла Харви. Бронированная дверь отсека разрубила его пополам, и надо думать, что умер он быстро, без мучений.
Она не плакала, нет. Обняла то, что осталось от парня, я имею в виду – верхнюю часть, и пошла. А дойдя до Обрыва, вдруг взвизгнула:
– Харви!!!
И бросилась вниз, прямо в пылающий закат…
24 сентября 2204 года
Группа Прохора Лапина еще до рассвета ушла за Перевал. Так мы называем седловину между двух невысоких гор, отделяющую плоскогорье от равнины на западе.
Мы с Лускусом сидели возле штабной палатки и распределяли участки работы добров по разбору корпуса модуля. Вокруг толпился народ, было шумно. Акка и остальные члены Сокола занимались устройством матерей с маленькими детьми во временных жилищах, построенных на берегу реки.
Когда большинство добровцев ушли на работу, с Перевала от Мелеха Хаддама прибежал чернявый парнишка-бедуин. Он плохо говорил по-английски, и мы поняли только, что наши фуражиры вернулись и привели с собой каких-то крупных животных.
– Кушать! Ам-ам. Хорошо! – выразительно вращая глазами, кричал гонец и широко улыбался.
– Рахматулло! – заорал Лускус, вытянув шею. – Собирай своих камикадзов, мясо идет.
Вскоре появился Прохор Лапин, усталый, но веселый.
– Слыхали уже? – вместо приветствия спросил он. – Скотину привели. Здоровые, мохнатые. Но смирные, непуганые. Прыгают смешно, как беременные зайцы – шлеп, шлеп. Мужики их на опушку погнали, где вырубки. Загоны надо делать.
Пока мы шли вдоль края леса, Прохор рассказал о виденном за Перевалом.
– Там равнина, огромная – ни конца ни края. На горизонте горы. Трава разная – красноватая, волокнистая, с синими цветочками, во-от такая, по пояс. Бурьян. И зверей, прыгунов этих, видимо-невидимо. Тысячи.
– Раз травоядные есть, должны быть и хищники, – заметил Лускус.
– Ясное дело, – хмыкнул в бороду Лапин. – Смотрели мы. Искали. Но никого не видели. И следов эта… ну, там, где местные львы и тигры жрали кого-нибудь, – тоже нет. Одно прыгунье дерьмо…
Лускус хотел было что-то возразить сибиряку по поводу тщательности поисков, но сдержался – Прохор не любил, когда его критиковали.
Живые трофеи мы увидели издали – три десятка толстых мохнатых зверей с горбатыми спинами, длинными ушами, тупоносыми мордами и мощными задними лапами сбились в кучу, а вокруг лапинцы и лесорубы спешно возводили изгородь из сучьев и жердей.
– Кра-асавцы, – усмехнулся Лускус и принялся организовывать костер для варки мяса.
Я подошел к прыгунам, прикинул вес. Если их мясо похоже на говядину, то каждый зверь тянул как минимум на триста пятьдесят килограммов. «Интересно, будут ли они размножаться в неволе?» – скользнула мысль, но я тут же отогнал ее. Какая неволя, не сегодня-завтра придут корабли со спасателями, и проблема нехватки пищи станет неактуальной. Впрочем, тут же я вспомнил, что в будущем прыгуны вполне могут стать местным аналогом крупного рогатого скота, и для меня это важно, если я планирую стать фермером.
«Ты останешься, а она улетит», – сказал мне внутренний голос. «Я останусь, а она улетит, – повторил я. – Буду разводить прыгунов, пахать землю и по вечерам перечитывать свой дневник».
Что ж ты делаешь со мной, Акка? Или – что я сам делаю с собой? Вроде все прошло, быльем поросло, ветром развеяло. Нет, все равно щемит в груди, все равно болит сердце…
От грустных мыслей меня отвлек Рахматулло, появившийся на поляне во главе двух десятков «камикадзе», все больше афганцев и бедуинов. Привычные к скотине кандагарские дехкане и аравийские пастухи бесстрашно полезли в самую гущу прыгунов, возбужденно переговариваясь и цокая языками. Вскоре они вывели из загона толстого вислоухого прыгуна, набросив ему на шею веревку.
– Как резать, сэр? – Рахматулло, поигрывая заточенной полоской стали, кивнул на сопящего прыгуна. – Где сердце – не знаем, может, в животе. Горло будем резать, да?
– Иначе никак, – ответил я, и вспомнив виденный в детстве закол поросенка, добавил: – Надо бы плафон подставить – кровь собрать.
– Сделаем! – афганец хищно оскалился и поспешил к забойщикам.
Предназначенного для заклания прыгуна отвели за кусты, и вскоре оттуда донесся короткий, тонкий, похожий на блеяние овцы крик. Остальные прыгуны довольно равнодушно отреагировали на предсмертный вопль своего собрата.