Объект «Зеро»
Шрифт:
Я поднялся на свой четвертый ярус, высунулся из бойницы. Внизу, в траншеях, суетились бойцы Прохора Лапина. Редуты расцвели дымами – там тоже нагревали топки, а обслуга паровых орудий загружала в жерла пушек цилиндрические снаряды.
На озаренной закатной Эос равнине гарцевали всадники. Я впервые видел оседланных прыгунов, бегающих на двух лапах. Они напоминали исполинских кенгуру-иноходцев, на горбатинах которых сидели люди. Свободники приблизились почти вплотную, от передовых редутов их отделяло не больше двух километров. Кавалерия, на глазок тысяч пять-семь, свободно перемещалась вдоль фронта, а за ними темнела пешая масса, и там шло спешное сооружение каких-то решетчатых конструкций.
«Вылазку! Срочно надо вылазку!» – С этой мыслью я помчался к Панкратову. Гришка встретил меня руганью.
– Ты что, самый умный? Такого приказа никто не отдаст, а если Прохор или мы полезем сами, объявят предателями. Да и по совести, поздно уже. Слишком их много. Сейчас станки ракетные поставят и начнут пулять – только держись. Иди к своим, Клим. И не высовывайтесь там. Наша работа начнется, когда они на приступ пойдут…
Он так и сказал – работа. Наверное, правильно сказал, но то, что через несколько часов, а может, даже минут одни люди будут убивать других людей, повергло меня в состояние глухой злобной тоски. Пожалуй, похожее состояние у меня было лишь много лет назад, когда я узнал, что все, стерилен, и детей у меня никогда не будет.
На том участке четвертого яруса, что занимал мой взвод, имелся приличный запас камней, дротиков, стояло три котла с водой, под которыми мои бойцы под чутким руководством Цендоржа, не расстающегося со своей палкой, уже развели костры.
Кроме этого, у каждой второй бойницы стояли укрепленные на треногах станковые арбалеты, а в большом ящике, расположенном отдельно, за специальной защитной стенкой, хранился запас ручных гранат – рубчатых медных шаров, из которых торчали трубки запалов.
Весь этот смертоносный арсенал мы должны будем пустить в ход, когда враг пройдет минное поле, захватит редуты, прорвется через траншеи, уничтожит бронепоезд и вплотную подойдет к воротам, которые – я знал – сейчас спешно закладываются медными блоками, скрученными друг с другом толстенными болтами.
Новоиспеченные солдаты, накануне получившие доспехи и оружие, встретили меня испуганными взглядами. Война – это всегда страшно, но самый поганый, самый обессиливающий и мерзкий страх бывает перед первым боем. Потом к страху привыкаешь, перестаешь его замечать, свыкаешься и сживаешься с ним, но никто и никогда не забудет, каково это – впервые увидеть людей, которые пришли тебя убить, и, сжимая оружие, думать: «Только бы сразу. Только бы не мучиться».
Понятное дело, воевать с таким настроем не то чтобы трудно – попросту невозможно. Один умелый и бывалый воин способен одолеть в бою десяток, да чего там, сотню необстрелянных новобранцев. И есть только два способа более-менее привести неофитов бога войны Марса в чувство: либо алкоголь, либо принцип «делай, как я».
Поскольку собственный пример хорош в атаке, а мы сидели за надежными стенами, я избрал первый способ, благо у меня имелась вместительная фляга, подаренная Шерхелем и наполненная его же изготовления шнапсом.
Подбадривая бойцов, я наливал им в кружки ароматное пойло, шутил, рассказывал случаи из жизни, а Цендорж, изредка поглядывая в бойницу, бесстрастным голосом сообщал о действиях противника, подыгрывая мне:
– Костры разводят. Значит, шулюн варить будут. Есть будут. Сытый желудок сна требует. Спать будут. Сегодня воевать не будут.
Постепенно ребята успокоились, расслабились, разговорились. Оказалось, что многие из них добровольно отказались уходить со своими семьями в Горную республику.
– Мы тут росли, это наш дом! – горячо убеждал меня сероглазый рослый парень с чудным именем Эстер.
– Меня в солдаты брать не хотели, говорят – мал еще. Так я на личинке дырку пробил, там, где год, и сказал, что мне семнадцать! – откровенничал вертлявый, бритый наголо Симон.
– А чего там, за горами, делать? В земле ковыряться да прыгунов пасти? – пробасил курносый смуглый Наби, единственный из всего взвода, у кого росла борода и усы.
– Ты думаешь, воевать – веселее? – ухмыльнулся я.
– Нет, господин старший сержант, но здесь… – Наби ударил кулаком по медному блоку стены, – я больше пользы принесу. Я знаю.
Когда окончательно стемнело и стало понятно, что Цендорж прав – свободники сегодня боевых действий не начнут, будут отдыхать и отсыпаться после перехода, я определил очередность дежурства и отправил взвод в казарму.
Так и закончился этот день. Думается мне, это был последний спокойный и бескровный день перед началом осады…
15 декабря 2207 года
Утром нас разбудил рокот боевых барабанов, пронзительный многоголосый вой – и грохот разрывов. В казарму, находящуюся на втором ярусе, заглянул посыльный:
– Свободники начали обстрел укреплений внизу. Уже есть потери.
Наскоро перекусив пресными лепешками с горячим взваром из «черных вишенок», мы поднялись к себе. Картина, представшая перед нами, пугала и завораживала. Все небо над равниной было покрыто белыми дымными росчерками. С позиций свободников то и дело взлетали новые ракеты. Завывая и оставляя пушистые дымные следы, они взрывались, накрывая редуты и траншеи. Даже с такого расстояния было слышно, как свистят разлетающиеся осколки.
Бойцы Прохора Лапина попрятались в блиндажах и специально вырытых убежищах. Паровые пушки, обложенные мешками с песком, гордо стояли под обстрелом, и кажется, он не наносил им видимого вреда. Эти изделия Шерхеля отличались особой прочностью конструкции – мощная литая станина, толстый ствол, поворотный механизм в виде зубчатого круга и паропровод – вот, собственно, и все.
Ракетный обстрел длился до обеда. Несколько ракет свободники направили в нашу сторону, но они едва дотянули до подножия скал, на которых высилась Северная башня, не причинив никому вреда.