Объект «Зеро»
Шрифт:
– Где остальные? Была треха – ты один?
Он сам подсказал мне ответ, обозначив, что ничего не знает про гибель Шерхеля в Жорном лесу. Я скривился и пробормотал, стараясь казаться максимально испуганным:
– Они там… Пропали в тумане… наверное, их съело то чудовище…
– Ну-ну, – Каракурт покачал бритой головой, и вытатуированный на ней паук, казалось, зашевелил своими лапами в предвкушении. – Парни, трепыхните зайку. Только без фанатизма, его еще надо будет выжать.
И отошел в сторону.
Легионеры окружили меня, весело скалясь, словно я рассказал им невероятно смешной анекдот.
«Нет, ребята, – подумал я, группируясь. – Цирк уехал, клоунов не осталось. Я испорчу вам этот праздник».
Еще в детстве, прошедшем не в самых спокойных кварталах Большого Питера, старшие ребята учили – если ты столкнулся с чужаками, если драки не избежать, если пошла гнусь, главное – не быть жертвой. Надо ломать их сценарий, надо бить самому, первым. Пусть ты получишь, но и им достанется, и они точно будут знать – этого лучше не трогать.
Мотаясь, подобно тряпочной кукле, от одного легионера к другому, я выбрал момент и вцепился в горло здоровенному детине с синими орлами на щеках. Действовать нужно было быстро, и едва мои пальцы сжали жилистую шею, как я тут же вцепился зубами в его небритый подбородок, стиснув челюсти.
Легионер вначале зарычал, пытаясь отодрать меня, но тут рот мой наполнился теплой кровавой жижей, и его рык перешел в вой.
«Все, этот готов, – пронеслось в голове. – Теперь следующий!» В меня уже вцепилось несколько рук, и присев, я стряхнул их с себя, ухватился за рукоять бронзового кинжала, торчащую из-за широкого пояса одного из легионеров. Тяжелый, с волнистым лезвием, кинжал легко выскользнул из ножен.
На меня градом посыпались удары кулаков, кто-то от души врезал по спине рукоятью звенча. Продолжая оставаться в полуприседе и не оборачиваясь, я широко махнул кинжалом вокруг себя, взрезая штаны и нанося глубокие раны людям Каракурта.
Тут им стало не до смеха, и на меня навалились всерьез. Я еще успел развернуться и порезать двоих или троих. Возможно, окажись у меня за спиной скала, этот бой мог бы продолжаться несколько дольше, тем паче что Каракурт приказал не убивать меня. Но все закончилось быстро и прозаично – сильный удар по затылку, алые круги перед глазами и тьма…
Очнулся я в сумерках от боли. Тело мое, скрюченное и втиснутое в небольшую квадратную клетку, буквально разрывалось на части. С трудом разлепив загноившиеся веки, я огляделся и обнаружил, что клетку несут на руках несколько легионеров. Отряд Каракурта шел вниз по склону, сбоку нависали скалы. Боль блуждала по мне, как блуждают остаточные заряды по силовым кабелям после отключения реактора спейсера. Время от времени ее острые, режущие вспышки корежили меня, но до спасительного забытья дело никак не доходило. Не сомневаюсь – меня били мастера.
Но самым ужасным оказалось не то положение, в которое я попал. В промежутках между приступами боли я сумел повернуть голову и увидел, что «Легион Смерти» держит свой путь в монастырскую долину.
«Все напрасно. Я – глупец. И беду от монастыря не отвел, и сам попался», – от этой мысли мне стало намного больнее, чем от физических страданий.
– Вдыхает! – по обыкновению захохотал один из легионеров, заметив, что я пришел в себя.
– Покормите его, – донесся до меня голос Каракурта. – Угостите зайку попкорном…
– Ага! – обрадованно ржанули те, что несли меня, и принялись трясти и подбрасывать клетку так, чтобы я бился о граненые бронзовые прутья.
Не буду описывать, что я чувствовал во время «кормления попкорном». Скажу лишь, что, когда передовой десяток легионеров вошел в гостеприимно распахнутые ворота монастыря, в клетке скорчился не я, а полутруп, едва понимающий, что происходит вокруг…
Монастырь – сложенное из каменных плит здание церкви под остроконечной крышей, двухэтажный дом с узкими окнами и несколько хозяйственных построек – окружала метровая ограда. Было довольно темно, и кое-где в окнах второго этажа мерцали огоньки. У дверей церкви стояли послушницы в светлых одеждах, на заднем дворе блеяли овцы.
Я плохо помню то, что было потом. Мое ли состояние тому виной, или мозг из чувства самосохранения упрятал все эти воспоминания в тайные кладовые, наложив на них гриф «не вскрывать никогда»… Впрочем, кое-что я все же запомнил и буду помнить вечно.
Я помню, как Изольда Ивановна вышла навстречу непрошеным гостям. Несколько легионеров с горящими факелами в руках обступили ее, скаля зубы. Матушка Мария, как теперь именовали нашего бывшего врача, облаченная в серое домотканое платье с накидкой, тихим голосом произнесла несколько слов, сложив руки на груди. Каракурт, растолкавший своих бойцов, со смехом процедил что-то в ответ и вдруг резко взмахнул рукой.
До меня не сразу дошло, что странный предмет, покатившийся по плитам монастырского двора, оставляя на них темные пятна, – это голова Изольды Ивановны.
У церкви отчаянно завизжали. Послушницы бросились кто куда.
– Парни! Начинаем обвалку! – крикнул Каракурт, высоко подняв руки: в одной – окровавленный меч, в другой – факел. И гогочущие легионеры бросились вперед, размахивая оружием…
Мою клетку поставили у ограды, шагах в двадцати от ворот. Лежа на боку, не в силах пошевельнуться от боли, я не столько видел, сколько слышал – звон клинков, треск и грохот, зычные крики захватчиков и отчаянные, полные ужаса – обитательниц монастыря. Кто-то молил о пощаде и взывал к милосердию, кто-то громко выкрикивал: «Господи, спаси! Спаси, господи!» – но все эти звуки перекрывал пронзительный, животный визг – так визжат свиньи на бойне…
Видимо, на какой-то момент я потерял сознание, а когда очнулся, церковь и сараи уже пылали, в главном здании монастыря горел второй этаж, а легионеры во главе со своим предводителем расположились прямо на каменных плитах неподалеку от церковных дверей. На воткнутых в щели между плитами пиках жарилось мясо, и меня до сих пор бросает в дрожь при мысли, откуда оно взялось.
Несколько человек выкатили из подвала и поставили на попа здоровенную латунную бочку. Каракурт чеканом пробил в ней дыру, и оттуда хлынула темная пенящаяся жидкость. Легионеры встретили это событие радостным ревом, подставляя под струю большие чаши, видимо, найденные в церкви.