Шрифт:
В одиннадцать вечера, запершись в своей комнате, Марриотт усердно зубрил. Четвертый год он штудировал медицину в Эдинбургском университете и столько раз проваливался по одному и тому же предмету, что родители твердо заявили: больше они не дадут ему ни гроша.
Он занимал дешевые темные комнаты: все деньги уходили на оплату лекций. В конце концов Марриотт решил не валять дурака и выдержать экзамен во что бы то ни стало. Вот уж несколько недель, как он лихорадочно поглощал одну книгу за другой, пытаясь наверстать упущенное время и вернуть потраченные деньги, впрочем, рьяность, с которой студент взялся за дело, показывала, что он не знает цены ни тому ни другому. Заурядный человек — а Марриотт был во всех отношениях заурядным человеком — не может бесконечно перенапрягать свой ум: расплата неминуемо настанет, раньше или позже.
Друзья-студенты обещали не беспокоить его по вечерам, пока он честно корпит над книгами. Поэтому, заслышав дверной колокольчик, он порядком удивился. Возможно, кто-нибудь другой на его месте не обратил бы на колокольчик внимания и продолжал читать, но только не Марриотт. Он был натурой впечатлительной и потому всю ночь ломал бы голову над тем, кто к нему заходил и зачем. Так что ему не оставалось ничего другого, как впустить непрошеного гостя, а потом побыстрее выпроводить.
Квартирная хозяйка отправлялась спать ровно в десять, и позже этого часа никакая сила не могла заставить ее подняться с постели, поэтому Марриотт вскочил из-за стола и с восклицанием, не сулившим гостю ничего хорошего, отправился отворять дверь.
В столь поздний час — поздний для Эдинбурга — на улицах нет ни души, и на тихой улочке Ф., где на четвертом этаже проживал Марриотт, ни единый звук не нарушал тишины. Когда студент пересек комнату, колокольчик настырно зазвонил еще раз. Он отпер дверь и шагнул в темный проход, чувствуя, как в нем закипают гнев и раздражение: «Все знают, что я готовлюсь к экзамену. Кому это вздумалось явиться сюда на ночь глядя?»
Дом населяли студенты, начинающие писатели и люди неопределенных занятий. Вниз вела каменная лестница без всякого намека на ковер или перила. Она освещалась тусклыми газовыми рожками, пламя в которых нельзя было сделать ярче. Некоторые площадки выглядели опрятнее других. Это зависало от квартирной хозяйки на каждом этаже.
Оказалось, что винтовая лестница обладает странными акустическими свойствами: каждую секунду Марриотт, стоявший в открытых дверях с книгой в руке, ждал, что владелец шагов вот-вот возникнет перед ним, — топот башмаков раздавался так близко, словно они шагали впереди своего хозяина. Гадая, кто бы это мог быть, Марриотт приготовился высказать непрошеному гостю все, что о нем думает. Однако тот все не появлялся, хотя шаги звучали совсем рядом.
Студента охватил безотчетный страх: нога вдруг сделались ватными, по спине поползли мурашки. Но страх исчез столь же внезапно, как и возник. Марриотт колебался: окликнуть невидимого гостя или захлопнуть дверь и вернуться к учебникам — но тут виновник беспокойства показался из-за угла.
Молодой мужчина, приземистый и широкий в плечах. На белом как мел лице лихорадочно горели запавшие глаза. Несмотря на несколько помятый вид и заросшие щетиной подбородок и щеки, незнакомец, вне всякого сомнения, принадлежал к хорошему обществу: был изящно одет и держался с достоинством. Но больше всего Марриотта поразило, что гость был без шляпы, плаща и зонта, хотя дождь лил не переставая весь вечер.
В голове Марриотта вихрем пронеслось множество вопросов: «Кто вы такой?», «Что вам нужно?» и прочее, но не успел он и рта раскрыть, как незнакомец слегка повернул голову. Свет упал на его лицо, и Марриотт тут же его узнал.
— Боже мой, Филд! Ты ли это? — прошептал он.
Студент четвертого курса не был обделен интуицией и сразу почувствовал, что дело требует деликатности. Он догадался, что буря, которой ждали давно, наконец разразилась, и отец выгнал Филда из дому. Несколько лет назад они учились вместе в частной школе, и, хотя с тех пор не виделись, время от времени до него доходили известия о бывшем друге, так как их семьи жили по соседству и сестры состояли в тесной дружбе. Он знал, что после школы Филд словно с цепи сорвался: вино, женщины, опиум или что-то в этом роде — он точно не помнил.
— Входи, — пригласил он, мгновенно забыв о досаде. — Похоже, у тебя неприятности. Входи, поговорим. Быть может, я смогу тебе помочь… — Он не знал, что еще сказать, и запнулся. Темная сторона жизни со всеми ее ужасами не касалась его узкого мирка книг и мечтаний. Но сердце у него было доброе.
Плотно прикрыв за собой входную дверь, он пересек прихожую, но вдруг заметил, что его приятель, к слову сказать совершенно трезвый, едва держится на ногах. Хотя Марриотт и был нерадивым студентом, однако тотчас распознал симптомы истощения — острого истощения, если он не ошибался.
— Рад тебя видеть, — сказал Марриотт с непритворным сочувствием. — А я как раз собирался перекусить. Поужинаем вместе.
Ответа не последовало. Гость буквально валился с ног от слабости, и Марриотту пришлось поддержать его. Тут только он заметил, что костюм болтается на том как на вешалке. Филд страшно исхудал, превратился буквально в скелет. Когда Марриотт до него дотронулся, то вновь ощутил страх и дурноту. Но он приписал ее усталости и потрясению, которое испытал, увидев старого друга в столь жалком виде.
— Давай-ка я помогу тебе. Здесь чертовски темно, в этой прихожей. Я тысячу раз жаловался хозяйке, — оживленно продолжал он, — но старая карга отделывается обещаниями.
Филд навалился на него всем телом. Судя по всему, он и впрямь нуждался в помощи. Марриотт помог дойти гостю до дивана, пытаясь угадать, откуда тот явился и как узнал его адрес. Со времени их дружбы в частной школе прошло не меньше семи лет.
— Посиди тут минутку, — сказал Марриотт, — а я приготовлю ужин. И ничего не объясняй, просто немного отдохни. Я вижу, ты смертельно устал. Обсудим все потом.
Пока Марриотт ходил за буханкой ржаного хлеба, лепешками и большой банкой мармелада — неизменной пищей эдинбургских студентов, его приятель сидел на краю дивана, молча уставившись в одну точку. Глаза его лихорадочно блестели. Марриотт, искоса взглянув на него, подумал о наркотиках. Смотреть в упор он как-то не решался: бедняга оказался в беде, и было бы невежливо глазеть на него, словно требуя объяснений. К тому же Филд казался едва живым. Поэтому из деликатности — а также по другой причине, которую он затруднялся определить, — он не стал беспокоить отдыхавшего гостя, а принялся готовить ужин. Зажег спиртовку, чтоб сварить какао, и, когда вода вскипела, придвинул стол с едой к дивану, чтобы Филду не пришлось подниматься с места.