Обещания и Гранаты

Миллер Сав Р.

Хлопнув письмом по столу, я пододвигаю его к нему.

— Отлично. Значит, тогда мне также не нужно объяснять, что если они не боятся подойти ко мне, они, конечно же, не постесняются подойти к Елене.

— Мне нравится думать, что мое имя имеет гораздо больший вес в

Бостоне, чем твое, — говорит он.

— Но не имеет. — Его лицо краснеет, раздражение нарастает с каждым

новым словом, слетающим с моих губ. — В свое время, конечно. Но потом ты стал небрежен, и теперь твой главный источник власти исходит от союзов.

— Осторожно,

Андерсон. — Тыча пальцем в мою сторону, он наклоняется вперед, метафорическая шерсть на его шее встает дыбом от гнева. — Ты ступаешь по очень тонкой грани между правдой и неуважением, сынок.

Внутренне содрогнувшись от этого прозвища, я снова пожимаю плечами, не обращая внимания на его тактику запугивания.

Ты не можешь победить то, что тебя не боится, а у нас всегда было наоборот.

— Дело в том, — продолжаю я, игнорируя его. — Автор письма очень

четко излагает, чего они хотят, и как будут действовать, если они этого не получат. Ты готов к тому, что вся твоя операция будет раскрыта?

— Пожалуйста. Федералы не станут вынюхивать, если только местная

полиция не даст им для этого повода, и у нас не будет с ними никаких проблем. Они склонны к сотрудничеству.

— Я говорю не о копах. Но поскольку другие семьи, с которыми ты

ведешь бизнес, предположительно придерживаются строгого запрета на наркотики с восьмидесятых, сомневаюсь, что им понравится слышать о том, что ты делаешь в Мэне с Монтальто.

Сглатывая, загорелая кожа Рафа слегка краснеет, и он снова смотрит на экран компьютера.

— Я не могу отдать им Елену.

Постукивая костяшками пальцев по его столу, я киваю.

— Это твои похороны.

Поднимаясь на ноги, я провожу руками по переду своего костюма и застегиваю черный пиджак. Выхватываю флешку из того места, где она торчит сбоку монитора, засовываю ее в карман и поворачиваюсь на каблуках, чтобы уйти.

Разочарован, но не удивлен. Есть несколько вещей, которые волнуют бывшего короля преступного мира Бостона, кроме его имиджа. Очевидно, безопасность его дочери также находится под угрозой, что заставляет мой желудок скручиваться, когда я подхожу к двери.

Я надеялся поступить проще, и весь мой план, моя свобода, зависели от его желания защитить семью. Теперь мне нужно пересмотреть свой следующий шаг.

Я едва толкнул дверь и переступил порог, когда Раф прочищает горло позади меня, заставляя меня остановиться. Я не оглядываюсь, ожидая увидеть, был ли это намеренный звук, моя ладонь на одном уровне с замысловатым дубом передо мной.

— Что… — Он замолкает, и я поворачиваю голову в сторону, глаза

фокусируются на стене, где висит массивная копия Давида Микеланджело, сочетающая религию Рафа с тем, что он презирает больше всего: искусством.

Вот что вселило мятежный ген в его дочь.

И привело ее ко мне.

— Не трать мое время, Риччи, — предупреждаю я, начиная терять

терпение из-за тишины, последовавшей за его половиной предложения. Я перехожу границы дозволенного, но знаю, что он ничего с этим не сделает.

Как можно управлять Смертью, когда она знает каждую твою слабость?

Выдохнув, он пытается снова.

— Ты мог бы защитить ее.

Моргая, мой желудок сжимается, как тропический шторм, я делаю шаг назад и закрываю дверь, медленно поворачиваясь к нему лицом снова. Я бросаю взгляд на фотографию на его столе, чувствуя, что на мгновение теряюсь в ее пристальном взгляде цвета капучино, прежде чем кивнуть.

— Мог бы.

Он постукивает пальцем по подбородку, затем опускает обе руки на стол, задумчиво покручивая кольцо на большом пальце.

— Что будем делать с Матео? Он не отдаст ее без боя.

Удовлетворение поселяется в моем костном мозге, вызывая головокружение. Почти опьяняющее.

— Я позабочусь о нем.

Глаза Рафа сужаются, снова изучая меня, и он цвыкает зубами; сосущий звук — шок для моей системы, триггер, которого я не ожидаю, и тревога наполняет мою кровь, прежде чем у меня появляется шанс ее контролировать.

Реакция последовала незамедлительно, и ее актуальность возрастает по мере того, как он продолжает чистить виниры языком. Мои плечи напрягаются, мышцы сжимаются, когда яростная потребность прекратить звук захлестывает меня, затуманивая зрение.

И на мгновение я вижу, как он обмяк в кресле с пулевым ранением, разрывающим плоть и кости на лбу. Вижу себя покрытым его кровью, когда срезаю хрящи и кожу с его ушей, собирая их, как фермер, приносящий овощи.

Его голос отрывает меня от этого эпизода, и я выныриваю, отгоняя навязчивую мысль, пока мое тело пытается приспособиться к реальности.

— Я знаю, что ты ничего не делаешь для меня бесплатно, — говорит

Раф. — Чего ты хочешь?

Глубоко вдыхая, впитывая аромат несвежих сигар и дорогого ликера, я подавляю угрожающую ухмылку на своих губах. Мой пульс учащается, облегчение сменяет порыв насилия.

Мои мысли возвращаются к стихотворению, которое я когда-то оставил Елене, обещание и угроза в одном флаконе.

Я просто не знал этого в то время.

Он, почти в одно мгновение, увидел ее, оценил ее, взял ее: так

быстро, как скоротечна любовь.

Изнасилование Прозерпины.

Не любовь, а нечто гораздо более зловещее и смертоносное, в данном случае.

Я думаю о фотографии, прожигающей дыру в моем бумажнике — карие глаза, такие же, как у меня, длинные черные французские косы. Боль вспыхивает в моей груди при мысли о ней, подтверждая мое решение, когда я вспоминаю о том, кто за этим стоит.

Если я хочу получить хоть один шанс на отношения с моей давно потерянной сестрой, это единственный способ.