Обещанная демону
Шрифт:
– Мы не можем его оставить!..
Эрвин шагнул к мертвому другу, сорвал с плеч плащ и накрыл им Первого, его слепой алый глаз – второй превратился снова в монокль и выпал, – и снова отступил, обнял вздрагивающие плечи Элизы.
– Можно попросить у Короля! – взвилась Элиза, вцепившись в одежду Эрвина. – Он нам не откажет! Тристан – глава Ордена Инквизиторов! Он выпишет разрешение на воскрешение!
– Элиза, – широкие ладони Эрвина накрыли плечи девушки, синие глаза с болью заглянули в заплаканное лицо девушки. – Тристан умер сто лет назад. Все сроки вышли. Не возьмется и самый сильный королевский
До сознания Элизы дошли эти безжалостные слова, она снова уткнулась лицом в грудь Эрвину и разрыдалась.
Одна Ветта не рыдала, хотя, конечно, отчаяние ее накрыло с головой и почти лишило разума. Она словно с ума сошла, хотя этого белого мерзавца видела всего один раз, и то в ситуации, весьма похожей на гнусное насилие.
«Альбиносик мой… мы не можем его оставить так… не можем…»
– Нужно похоронить его, – послышалось за спиной Ветты, и та молча, одержимо закивала головой.
«Ты будешь у меня красавчиком! Не то, что сейчас…»
– Ногу потерял, – сварливо ворчала Ветта. – Палец потерял… Разгильдяй!
Не совсем соображая, что она делает, она ползала по холодному полу, отыскивая потерянные мертвым, лишенным силы и магии Тристаном золотые части тела. Она размотала длинную нить, вынула похищенную у Ротозеев иглу, и, сама не понимая, что делает, приладила в пустую глазницу, на место, монокль. Даже сомнений у нее не было, сможет ли она пришить на место глаз. Ведь сшивает же игла все, даже души?!
Вышло очень даже неплохо. Откусив нитку, Ветта смахнула с белоснежного лица какую-то черную мелкую пыль и поцеловала прекрасного Тристана в лоб. Отыскала его золотой палец, сложила хитроумно крепящиеся друг о друга фаланги, и аккуратно пристроила его на место на холодной руке.
Быстрыми стежками на место вернула золотую ступню. И последним, с трудом отыскав в груде тряпок и костей, взяла золотое блестящее сердце храбреца. Его она добыла, яростно, безо всякого почтения, разломав сухие косточки пальцев маркиза. Подолом отерла золотую поверхность от всякого мусора, от темных пятен, подышала, чтоб оттереть пятна нечистой крови Арти. Сердце было тяжелым, теплым, но у Ветты даже мысли не возникло его себе оставить. Оно должно было вернуться к хозяину – и это не обсуждалось. Не переплавить его, ни продать она не смогла бы. Не осмелилась.
Роняя внезапно напросившиеся предательские слезы, вложила сердце в разорванную грудь Тристана, и, отерев глаза, чтоб хорошенько видеть, со всей серьезностью приступила к шитью. Она искусно сшила все, самыми тонкими, самыми красивыми стежками, молясь только об одном: чтобы хватило волшебной нити, которой вроде было так много, но под конец оказалось, что ее не хватает. Ветта тянула, шипя и ругаясь сквозь зубы, злясь, что на белоснежной коже Тристана идет предательскими складками шов. Последние стежки она делала, почти не дыша, проталкивая иголку в волшебную петлю с трудом. И едва она сделала последний стежок, как волшебная нить не вынесла, разорвалась, и Тристан, кашлянув, со стоном ухватился за затылок.
– Грешница, – простонал он, надсадно кашляя и опираясь на руку Ветты. – Что… что ты сделала?!
Он мучительно потер грудь, словно золотое сердце было непривычно тяжело для него.
– Вот же, ваша милость, – защебетала Ветта, улыбаясь до ушей, подныривая под руку Тристану и помогая ему подняться и сесть. – Иголка! Я ее стащила у Ротозеев! Глупые господа были, истинные ротозеи!
У Тристана болело все; он морщился, жмурил глаза, словно вчера был на веселой пирушке, почесывал нелепо остриженную голову – затылок был почти голый, зато спереди белые пряди свешивались и закрывали лицо, – но все же взял прыгающими как с похмелья пальцами иглу и с изумлением осмотрел ее.
– Главу Ордена, – горько произнес он, наконец. – Черной магией!.. Вот что мне с тобой делать?
– Не знаю, ваша милость, – улыбаясь во весь рот, ответила Ветта, и Тристан, покрутив головой и тяжко вздохнув, вернул ей иглу.
– Ладно, – проворчал он, возложив руку ей на голову и большим пальцем чертя на ее лбу защитный знак. – Благословляю тебя, дитя мое. Уже наберись ума, и реши, чего в тебе больше – зла или добра. Будешь грешить – я приду к тебе в ночи и накажу!
– Да, ваша милость, – улыбаясь, прошептала Ветта. Тристан обхватил ее, млеющую от невероятного чуда и счастья, рукой, привлек к себе и поцеловал в висок, вдыхая жизнь вместе с ее запахом.
С заметным усилием он с помощью Ветты поднялся на ноги, и сделал несколько неуверенных шагов, будто учащееся ходить дитя. Он почти упал, потому что ноги его заплетались, не слушались его, но Эрвин, рванувший вперед, подхватил его, сжал в объятьях тонкое тело главы Ордена.
– Долгой жизни, – шепнул он, не веря себе, – долгой жизни, брат, в этом мире!
– Она будет долгой, – ответил Тристан, похлопывая Эрвина по спине. – Очень долгой! Я ведь только вступил в нее!
– Прости меня, – внезапно произнес Эрвин. – Прости. Я не знал. Я правда думал, что сдерживаю ярость Демона. Я не знал, что ты не отрекся. Мне многому у тебя нужно научиться.
Тристан поморщился – и засмеялся.
– Ты наказание хуже власяницы из гривы дикого необъезженного жеребца.
Кроткую маркизу Тристан почтительно поднял с пола. У него уже было достаточно сил, чтобы шагать уверенней, белоснежные крылья развернулись за его спиной, и он, обнимая плечи женщины, когда-то полюбившей ее, целовал ее холодные пальцы, отогревая горячим живым дыханием, и заглядывал в заплаканные глаза, словно виноватый пес.
– Спасибо, – прошептал он, целуя ее руки снова и снова, гладя ее постаревшее лицо, закрыв их двоих крыльями от посторонних взглядов. Его алые глаза были печальны, щемящая сердце досада светилась в них. – Ты подарила мне много… много для того, чтобы вернуть жизнь.
Ее худая морщинистая ладонь коснулась его лица – вечно молодого, – и маркиза горько улыбнулась сквозь слезы.
– Лети, – ответила она.– Я знаю тебя. Ты рожден свободным. Ты, наверное, не можешь принадлежать кому-то. Только себе.
– Да, – сказал Тристан, целуя ее руку. – Так и есть. Так и есть.
Жизнь все полнее наливала его молодое тело. Тристан, виновато улыбнувшись, еще раз поцеловал руку маркизе и отступил, распахивая белоснежные крылья во всю ширь. На его лице выписалось торжество. И он, оглядев черные старые стены, с силой, ликуя, выкрикнул: