Обессилевшая рука. Рассказ о мести в лесной глуши
Шрифт:
– Не думаю, чтобы закон мог нас коснуться, – замечает сын судьи.
– Но он может причинить нам неприятности, и это следует избежать.
– Что ты предлагаешь, Альф?
– Есть старинное высказывание: мертвецы ничего не рассказывают, а погребенные мертвецы тем более.
– Это правда, – вмешивается Бак.
– Самоубийство не подходит. Никто в него не поверит. Мы можем срезать с его руки веревку, но ведь есть еще девчонка Рука. Она видела, как он остался с нами, и если полчаса спустя увидит, что он висит на дереве,
– Верно, это единственный безопасный способ, – соглашаются все.
– Тогда пошли. Нельзя больше терять ни минуты. Девушка может вернуться, чтобы посмотреть, что его задержало; сам старый Рук может забрести сюда, или кто-нибудь пройдет по тропе. Пошли!
– Стойте! – восклицает Рендол. – Кое-что еще – мы должны кое-что сделать, прежде чем случай нас разъединит.
– В чем дело?
– Мы все участвовали в этом деле, мы все в одной лодке. Неважно, кто все придумал или кто надел петлю. Мы все на это согласились. Разве это не так?
– Да, все. Я признаю это.
– И я.
– Я тоже.
Все шестеро согласились, проявив по крайней мере верность друг другу.
– Ну, тогда, – продолжает Рендол, – мы должны быть верны друг другу. Должны поклясться в этом, и немедленно, прежде чем уедем отсюда. Я предлагаю всем дать клятву.
– Мы это сделаем. Ты, Рендол, произноси ее, а мы повторим за тобой.
– Поверните лошадей так, чтобы мы были лицом друг к другу.
Лошадей поставили кругом, сблизили их головы так, что они едва не касались друг друга мордами.
Рендол говорил, остальные повторяли за ним:
– Каждый из нас клянется никогда – ни делом, ни словом – не делать известным, каким образом погиб полукровка индеец, по прозвищу Чок; мы все даем клятву хранить в тайне обстоятельства этого происшествия, даже если нас вызовут в суд; наконец мы клянемся быть верными друг другу в этом своем обещании и держать его до смерти. Да поможет нам Бог!
– А теперь давайте уберем индейца подальше с виду! – говорит Брендон, как только шестеро молодых негодяев скрепили рукопожатием свою отвратительную клятву. – Я знаю поблизости омут, достаточно глубокий, чтобы поглотить его. Если его обнаружат, это будет выглядеть лучше, чем повешение.
Никакого ответа на это коварное предложение; и хотя это помогло слегка успокоиться, все ехали молча к месту своего покинутого привала.
Все боялись возвращения на поляну, на которой совсем недавно звучал из буйный смех; каждый отдал бы лошадь и ружье, чтобы больше никогда не видеть ее.
Но темное дело сделано, и теперь нужно совершить другое, чтобы скрыть первое.
Глава IX
Вынужденное согласие
Испытывая скорее тяжелые предчувствия, а не раскаяние в своем преступлении, шестеро охотников едут в сторону поляны. Они избегают тропы, чтобы ни с кем не встретиться, и пробираются густым лесом. Ведя лошадей так, чтобы было как можно меньше шума, держа собак на поводу, они продвигаются медленно и осторожно.
Менее
Вблизи выезда на поляну, все еще под защитой кустов и тростника, они останавливаются и совещаются – на этот раз переговариваясь шепотом.
– Не нужно ехать всем сразу, – предлагает сын хозяина таверны. – Лучше по одному или по двое вначале – посмотрим, как обстоят дела.
– Да, так лучше, – соглашается Спенсер.
– Тогда пошли?
Все смотрят на Бака и Брендона. Во всем деле эти двое были предводителями. Теперь они не могут отказаться, если не хотят прослыть трусами.
Они вызываются добровольно; хотя и не без видимой охоты. Никому не хочется ехать первым.
– Оставим лошадей. Лучше идти без них. Если там кто-то есть, мы сможем незаметно вернуться.
Это предложение молодого сына плантатора, и Бак с ним соглашается.
Они спускаются с седел, передают поводья остающимся и, как пара кугуаров, выслеживающих ничего не подозревающего олененка, неслышно начинают пробираться в подлеске.
Вскоре их взорам открывается поляна со всем своим содержимым. Вот туша медведя, черная от канюков, а вот и медвежья шкура, которая по-прежнему висит на дереве. Но ужасного предмета, который они ожидают увидеть свисающим с дерева, нет. От этого зрелища они избавлены. Нет ни на ветке, ни под ней. Живой или мертвый, но индеец исчез.
Его отсутствие вселяет в них уверенность; тем более, что, внимательно вглядываясь, они видят свисающую с ветки веревку, которую так искусно привязали, чтобы поймать его в ловушку. Даже с такого расстояния видно, что веревка перерезана одним взмахом ножа, а не порвалась под тяжестью тела, как можно было бы подумать.
Кто мог перерезать веревку? Он сам? Невозможно. Какой рукой он мог бы это сделать? У него для этого не было свободной руки.
Они подбираются поближе, по-прежнему передвигаясь украдкой, беззвучно. Канюки замечают их; хотя эти тупые птицы не хотят покидать свой гнусный пир, они неохотно поднимаются в воздух. Что-то во внешности двух подкрадывающихся вспугивает их, как будто птицы тоже знают, что они совершили преступление.
– Да, веревка перерезана. Это удивительно, – говорит Бак, останавливаясь под ней. – Перерезана ножом. Кто бы это мог быть?
– Не могу представить себе, – задумчиво отвечает молодой плантатор. – Скорее всего старый Джерри Рук или какой-нибудь случайный прохожий.
– Кто бы это ни был, надеюсь, он пришел вовремя. Если же нет...
– Если нет, мы должны его найти. Я бы предпочел видеть его висящим. Тогда мы могли бы спрятать тело. Но если его нашли мертвым и унесли, мы погибли. Тот, кто его нашел, все узнает. Лена Рук знает, что мы здесь были, и мы не сможем заставить ее молчать. Если бы это был только сам Рук, этот старый мошенник, у нас был бы шанс. За деньги он на все готов, а я готов – мы все готовы – купить его молчание.