Обет любви
Шрифт:
– Я л-люблю тебя, Эрик.
Желваки заходили у него на щеках. Сжав кулаки, он ответил так, будто, кроме них двоих, вокруг не было ни души, и каждое его слово вонзалось ей в сердце острым ножом.
– Это не имеет значения, Марго. Даже если бы я и был в состоянии смириться с твоей любовью, а я не могу, неужели ты думаешь, я бы захотел иметь такую жену, как ты? Жену, которая не в состоянии выговорить по-человечески обычное слово? Да я бы со стыда сгорел рядом с тобой, я бы не пережил позора, если мне пришлось дать тебе мое имя! Вспомни, твои собственные родители стыдились брать тебя ко двору, бывать с тобой вместе на
Марго застыла, словно окаменев. Жуткая тишина повисла над лагерем – казалось, все боялись даже дышать. Лицо ее стало мертвенно-бледным. Только огромные, широко раскрытые глаза и жили на этом лице. Наконец из груди ее вырвался пронзительный крик, и она прижала руку к сердцу. И тут все увидели, как из глаз девушки вдруг потоком хлынули слезы, заструившись по бледным щекам.
– Боже милостивый, Эрик… – прошептал Алерик.
Эрик не раз уже сеял смерть на полях сражений, он привык убивать, но каждый раз смерть человека оставляла печаль и сожаление в его душе. Однако то, что он чувствовал сейчас, было куда хуже. Не в состоянии даже думать о содеянном и не желая видеть ее неизбывного горя, он повернулся и зашагал прочь.
– Эрик, – крикнул вслед брату Жофре, – Эрик!
Потеряв голову, тот кинулся бежать и бежал что было сил, продираясь вперед, стараясь поскорее укрыться в спасительной чаще леса.
Немного позже его нашел там Томас, хотя, как ему это удалось, Эрик так никогда и не узнал. Мальчик легкой тенью неслышно проскользнул между деревьев, через его худенькое плечо были переброшены одеяла.
Для Эрика его появление было чем-то вроде чуда. Он уже решил, что будет лучше, если он до утра останется здесь, вдали от лагеря, чтобы наедине с собой справиться со своим горем, мучившей его совестью и потерей любви. Но мальчик, конечно, не мог этого знать.
– Хороший ты парень, Томас, – едва слышно прошептал он, глядя, как тот поспешно расстилает на земле принесенные одеяла, – настоящее сокровище, а не оруженосец. Я очень благодарен тебе.
Томас молча продолжал заниматься своим делом.
Эрик смотрел на упрямо склоненную голову мальчугана и чувствовал, как все сильнее и сильнее ноет сердце.
– Я знаю, ты не понимаешь, почему все так произошло, ведь так, Томас? Но не могу винить тебя, пусть даже ты и возненавидишь меня за это. По правде говоря, – вздохнул он, – я и сам себя ненавижу.
И словно его слова явились последней каплей, Томас вдруг вздрогнул, обернулся и бросился к Эрику. Тоненькие его руки обхватили его за талию, он крепко прижался к хозяину всем своим дрожащим от волнения телом и спрятал лицо на его груди.
– Томас! – воскликнул Эрик, немало смущенный и сбитый с толку. Осторожно отодвинувшись, он обхватил щуплые мальчишеские плечи и заставил его поднять голову. Тот плакал. Боже милостивый! Томас, этот сорванец, рыдал, не скрывая слез, так, как может плакать только человек, когда сердце у него разрывается от горя. Эрик порывисто прижал его к себе и нежно провел рукой по спутанным волосам. – Прости. Прости меня, малыш.
Но Томас в ответ только яростно затряс головой и еще сильнее прижался к рыцарю.
– Никогда, – простонал он, – никогда в жизни я не буду ненавидеть вас!
Эрик еще крепче прижал его к себе и нежно покачивал, убаюкивая, как это сделала бы мать.
– Тихо, малыш. Не говори ничего.
– Н-никогда-а…
– Да, малыш, я понимаю. Я тоже никогда не смог бы возненавидеть тебя, Том, что бы ни случилось. А теперь перестань, я не могу смотреть, как ты плачешь. Я всегда буду любить тебя, Томас, клянусь, и всегда буду заботиться о тебе.
И как будто эти слова сотворили чудо. Слезы мгновенно высохли на щеках мальчишки. Он медленно отстранился и, казалось, успокоился. Эрик продолжал укачивать его как маленького.
Вдруг Томас шмыгнул носом.
– Вы любите леди Марго?
– Да, люблю.
Он еще пару раз шмыгнул носом.
– Так почему…
– Потому что люблю ее всем сердцем. Люблю больше жизни. Потому что никого и никогда так не любил.
Томас согласно закивал в знак того, что ему понятны такие тонкости, потом поднял голову. Взглянул на Эрика покрасневшими от слез глазами и вытер распухший нос рукавом. Потом отошел в сторону и бросил на Эрика обожающий взгляд.
– Вы будете смеяться… потому что я ревел. Как девчонка!
Эрик удержался от улыбки.
– Что? Что ты делал? А мне-то казалось, ты пришел утешить меня в горе, как положено доброму оруженосцу.
Томас пару секунд недоверчиво взирал на него, потом еще раз провел рукавом по глазам.
– Я и в самом деле ревел, – упрямо повторил он, явно надеясь, что Эрик возразит.
Эрик кивнул:
– Хорошо, пусть будет так, раз уж ты настаиваешь. Но если ты считаешь, что я не могу отличить девчонку от мальчишки, то уверяю тебя, ты глубоко ошибаешься.
Томас растерянно покачал головой, явно показывая, что никогда не понимал странного юмора своего господина, и принялся вновь возиться с одеялами. Покончив с постелью для Эрика, он взял еще два и устроил нечто вроде ложа для себя в ногах хозяина.
– Нет, малыш, я вовсе не желаю, чтобы ты мучился тут всю ночь по моей вине, – запротестовал Эрик, разгадав его намерения. – Отправляйся в лагерь и спи в шатре. Утром увидимся.
Томас сделал вид, будто ничего не слышит, и принялся укладываться.
– Я буду спать здесь, – заявил он, зевнул и закрыл глаза.
– Упрямый щенок! – пробормотал Эрик себе под нос.
Но он слишком устал, чтобы спорить. Устроившись на постели, которую приготовил для него Томас, он осторожно вытянулся, чтобы не разбудить свернувшегося калачиком мальчика, и натянул одеяло до подбородка.
Ему не спалось. Он лежал, глядя в небо, а перед глазами у него стояло лицо Марго в тот момент, когда он произносил эту чудовищную ложь. Уже поздно ночью он услышал, как заворочался во сне Томас, обхватил рукой его колени и прижался к ним, как ребенок прижимается к кукле. Такое простое, но полное наивной любви прикосновение, казалось, позволило вырваться на волю тем чувствам, которые бушевали в смятенной душе Эрика. И когда он лежал без сна в спасительной темноте ночи, с сердцем, истекающим кровью, одного прикосновения Томаса оказалось достаточно, чтобы Эрик дал волю терзавшему его горю.