Обет мести. Ратник Михаила Святого
Шрифт:
Он глянул напоследок на Романца и уточнил:
– Как решили – до кустов! Коли первого ниже снесет – победа не в счет! По течению и бревно на тот берег сплавиться может.
– Догоняй, пацан!!!
Борис бросился в воду. Он греб, как опытный пловец, экономя силы и без особых рывков продвигаясь вперед. Степка обошел было его саженками, но потом тоже поплыл по-лягушачьи. Пока шли на равных. Чтобы течение не снесло пловцов ниже намеченной цели, держали чуть наискосок речной струи. Миновали середку, когда Степан забултыхался на месте.
– Ты чего там егозишь?
– Ногу скрутило.
– Поднять на лодку? Но тогда Борис выиграл!
– Нет! Щас ступню оттяну, полегчает.
Гребцы выразительно посмотрели на Романца, тот повелительно махнул им рукой вперед. Хитрые глаза, казалось, говорили:
«Чего ради его глушить? Пока я первый, пусть ворызжется. Либо будет вторым, либо под струю утянет».
Лженовгородец справился с досадной помехой, но далее плыл уже тише, не приближаясь к плывущему впереди.
Берег у зарослей ракит оказался отлогим. Последние несколько саженей Романец пробрел пешком по отмели и, выйдя на берег, торжествующе заорал:
– Эге-ге!!! Аллах акбар! Слышь, ты, рожа новгородская?! Выкидывай свой крест, пока не поздно, мы тебя живо правоверным сделаем!
Степка стоял по пояс в воде и смущенно улыбался, зачем-то засунув правую руку за завязки шаровар.
Все дальнейшее произошло за считаные мгновения. Напарники Бориса вытащили нос лодки на песок и тут же дружно охнули, оседая на сырой песок. Обоим стрелы вошли точно в сердца. Из зарослей, почти доходящих до воды, выпрыгнули с тугими луками в руках Иван и Роман.
Романец попятился к воде. Борис решил, что хитрый новгородец ради получения гривен задумал иную подлость, нежели он сам. Примиряюще выставив вперед ладони, он произнес:
– Согласен, согласен, я проиграл! Серебро в лодке, забирайте. Не надо горячиться, ребята! За этих двух я не в обиде.
– Пошел на берег, собака! – услышал Борис ставший вдруг иным голос своего недавнего поединщика. Обернувшись, он увидел в руке Степана длинный ясский кинжал, до поры до времени скрываемый под шароварами, а теперь холодно блестевший в лучах восходящего солнца. Ноги Романца тотчас сделались предательски-мягкими. Слепая жажда жизни заставила его повиноваться и выбрести на песок в надежде, что все еще можно будет как-то уладить, наобещав за свою жизнь золотые горы.
– Я богат… Я могу заплатить за себя очень много… моего серебра хватит вам до конца дней. Клянусь! Поплыли назад ко мне в шатер, у меня есть камни, золото… Сам берлегбек меня знает…
– Узнаешь меня? – перебил его Иван, делая шаг вперед. – Всмотрись хорошенько, Иуда! Ты уже видел это лицо!
Романец судорожно провел ладонью по мокрой бороде, груди.
– Да, да, конечно! Я видел тебя при княжем дворе, ты кметь Михаила…
– Ты его видел еще раньше! На берегу Тверицы, во время соколиной охоты с татарами.
И, видя, что бывший сокольничий затрудняется вспомнить, достал из колчана оперенную красным стрелу. Нет, не ту, что извлек из горла брата, та страшным напоминанием невыполненного обета лежала дома под образами. Эту выкрасил он вчера, узнав, что спор состоялся и что завтра убийца Андрея ступит в оговоренном месте на безлюдный берег великой реки.
Борису словно подрезали сухожилия. Он рухнул на колени, сложил умоляюще ладони у груди и завопил:
– Пощади! Ради детишек моих пощади, умоляю! Христом-богом прошу!!!
– Христа вспомнил, Иуда земли русской?! А когда Михаилу, князю своему, из живой груди сердце вырывал, ты о чем думал?! А когда яд мне в кувшине подсылал? А когда лихих людей нанимал, чтоб на княжей охоте меня стрельнули? А когда к Юрию переметнулся, с ним тоже о Христе баял?! Умри хоть как мужик, нехристь поганая!
Иван вложил алую стрелу. Романец дико сверкнул глазами, вскочил с колен и бросился к воде. Тетива пропела, и грузное тело пало лицом вниз, беспомощно раскинув руки. Вниз по течению побежала тонкая непрерывная алая струйка. Почти такая же цветом, как и качающееся над мелкими игривыми волнами роковое оперение стрелы…
– Дмитрия-князя тоже должны были казнить сегодня на рассвете, – негромко молвил не проронивший до сих пор ни звука Роман. – Разменяли одного на другого…
– Тысяча таких Романцов одного Михайлова сына не стоит. Дмитрия еще долго Тверь оплакивать будет, а об этой мрази никто и не вспомнит. Заканчиваем, нечего зря время терять! Дорога впереди неблизкая.
Роман вывел из кустов шестерых запряженных коней. Степан подтащил голое тело, ставшее вдруг таким тяжелым, с трудом перевалил внутрь лодки. К Романцу добавили и его спутников. Далеко оттолкнули челн от берега:
– Плыви, русский подарочек! Вряд ли кто вас теперь закапывать станет. На корм рыбам пойдете, Иуды!
Мужчины сложили серебро в торока, дождались, когда Степан переоденется, и вскочили в седла. Их тени от бегущего к югу солнца словно указывали дорогу к далекому, но желанному дому.
Глава 34
Федор в очередной раз перекрестился, встретив вернувшегося сына. Коротко лишь спросил:
– Что князь?
– Думаю, везут уже обратно.
– Везут?..
И более ни слова, лишь глубокие морщины четче обозначились на пожилом челе.
Он молчал до встречи Ивана с ходившей по грибы Любаней. Когда услышал про смерть Романца, вновь встрепенулся:
– Выходит, исполнил свой обет, Ваньша?
– Да, рассчитался сполна.
– И как теперь думаешь дальше жить?
Сын пристально посмотрел на отца и не сразу ответил:
– Перееду сам и вас перевезу на новое место. Ехал я обратно через московлян, под Коломной хочу землю прикупить и дом поставить. Перебаял уже с воеводой Коломенским, берет он меня в дружину. Землю подле Оки присмотрел. Ты ж мне сам говорил: служить надо сильному. А Москва да Орда Твери, похоже, хребет становой надломили…