Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак
Шрифт:
— Врешь! — заорал я и затопал ногами. — Врешь! Не верю я в твою честность! Ты сейчас, сидя здесь, в тюрьме, какой-то свой, понимаешь, сво-ой интерес защищаешь! Ишь ты, «честный»! А укрываешь отъявленное жулье!..
Он как-то сник враз, осел на стуле, вяло, с досадой сказал:
— Да не орите вы! Как бы пупок от усердия не развязался! Все-то вы про меня знаете, все понимаете…
— Не понимаю! К сожалению, многого не понимаю. Но знаю уже немало! Знаю, что ты остановился, когда они Плахотина вовсю лупцевали… И не бил ты его… по
— Нож?! — крикнул Степанов и закусил губу. Изамолчал. Потом сказал устало: — Да что нож? — Он закурил еще сигарету. — Они и без ножа кого хошь зарежут. Они пострашнее уголовников… Раньше блатного за версту опознать можно было по сапогам да по челке… А эти в «адидас» попрятались, на «Жигулях» катаются, по премьерам…
— Что ж ты мне мешаешь их выковырнуть из этих раковин? Ты же правдолюб, борец за справедливость, что ж ты не даешь мне их по закону прищучить? — тихо спросил я.
— А что толку? — грустно усмехнулся он. — У нас законы справедливые и люди в большинстве хорошие, а живут лучше всех, выходит, эти жулики. Как-то получается, что, стоит прихватить одного, все на их стороне! И свидетели у них готовы, и алиби доказано, и улик никаких, и заступников армия! Даже случай счастливый и тот у них в колоде припрятан! Непотопляемые они, сволочи! И везде у них рука мохнатая имеется…
Я сочувственно вздохнул и в тон ему добавил:
— Ты еще об одном забыл — множество как бы честных людей смотрят на их делишки и плечиками пожимают: что поделаешь? И отворачиваются стыдливо или брезгливо. А результат один — я хочу их воровской крейсер затопить, а ты, как понтон, в него вцепился, не даешь, зубами на поверхность вытягиваешь. Ведь ты знаешь, что они воруют?..
— Конечно, воруют, — просто сказал Степанов. — С чего бы еще у них такая роскошная житуха?
Я взял ручку, подвинул к себе протокол допроса, но Степанов быстро сказал:
— Нет, нет, вы перо свое отложите… Я для протокола ничего вам говорить не стану… Мне это ни к чему… Да и доказать конкретно ничего сейчас не сумею…
— А что ты можешь сказать не для протокола?
— Ну, не сказать, спросить хотя бы: сколько ваша жена покупает мяса в дом?
— Точно не знаю, — пожал я плечами. — Килограмма два, я думаю…
— И что она из них готовит?
— Борщ или суп, жаркое, пирожки, котлеты… Ну, что придется…
— Ага, что придется… И стоит все это четыре рубля вашей семье. А теперь посчитайте: если не два кило, а полтонны мяса в вашем ассортименте приготовить и по ресторанным ценам — а это шесть-семь рублей за килограмм — растолкать в людных местах! А сколько стоит пять тысяч шашлыков по рублику штука, можете посчитать?
— Посчитать-то можно, — засмеялся я. — Но это как в анекдоте со слоном: я бы съел, да кто ж мне полтонны мяса даст?
— А вы с кольцевого завода, с базы — по больницам, магазинам, санаториям
— Что значит «удержите»? Украсть, что ли?
— Не совсем так… Разные есть способы. Кой у кого — в домах отдыха, пансионатах… Можно отнять…
— Не понял…
— Ну, полагается дому отдыха по фонду, допустим, тонна… Им на базе говорят: доставим девятьсот, и не рыпайтесь. Те знают, с базой ругаться себе дороже, на одной рванине насидишься, да и ту получишь в последнюю очередь. А им самим навар нужен… вот, кто посмирнее, и берет мясо — поменьше, зато вовремя и хорошее…
— С этим ясно. А какие, говоришь, еще есть способы?
— Да с магазинами. Там проще: недогрузил десяток туш и рассчитался за них наличными… по два рэ за кэгэ. Конечно, магазинщики тоже этому не радуются, да что делать, с базой не поспоришь…
— Это и значит «удержать»? — задумчиво пробормотал я. — Ясно, ясно… Выходит, если я правильно тебя понял, ты отказался из их корыта со слоном вместе жрать? Так я понимаю?
— Да никто меня не спрашивал! — махнул рукой Степанов. — В березовую кашу бросили кукиш с маслом и накормили до отвала. Они ребята бесстрашные, от безнаказанности совсем тормозные колодки стерлись, по людям едут, как по булыжному проселку… Угораздил меня черт!..
И замолчал. Я походил по кабинету, потом спросил:
— Кто на тебя с ножом нападал? Ахмет? Егиазаров? Дрозденко?
— Ничего больше не скажу, никто на меня не нападал, — замотал головой Степанов.
— Почему? Ты ведь и так сказал мне много важного…
Он резко перебил:
— Вот и хватит… А больше ничего не скажу… Разговорился, потому что надуше накипело, сердце от злости прогоркло… Все, не буду больше ничего говорить…
— Смотри, тебе жить, — устало сказал я. — Между прочим, как ты думаешь: из-за чего я так с тобой ломаюсь? Посадить тебя крепче мечтаю? Может, полагаешь, мне за тебя медаль дадут?
— Не знаю! — сердито выкрикнул он. — И думать об этом не хочу! Может быть, вас повысят за это дело… или план квартальный у вас недовыполнен…
Я видел, как он напрягается, видно, хотелось нагрубить мне покруче, позлее.
— Зря ты так, — сказал я спокойно. — Я ведь помочь тебе хочу…
— Ага! Знаю! — сердито помотал Степанов головой. — Все вы мне помочь хотите! Нарасхват я стал по части помощи… Не залечите любовью своей до смерти!
— Да я тебя не лечу. Доктор не может лечить больного, который скрывает от него симптомы болезни…
— А я не больной, я здоровый, и нечего меня уговаривать…
— Я тебя не уговариваю и не сулю поблажек, просто объяснить хочу: если будет доказано, что они на тебя напали сами, реально угрожая огромным ножом, суд может усмотреть в твоих действиях необходимую самооборону… Попытка вырваться от них на машине не может рассматриваться в этом случае как умышленное убийство…