Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак
Шрифт:
— Это еще почему? — с вызовом спросил Уколов.
— По кочану да по кочерыжке! Дома ты кило мяса на гуляш и перочинным режиком настрогаешь. А мой нож весит ровно полтора фунта — шестьсот граммов. Спинка лезвия — почти полсантиметра, а острием бриться можешь. Кровосток — мелкий с уступчиком, чтобы ножевище в мякоть легче входило. Да что там! Я ножики делал самому Тихону Мартемьяновичу Юшкову, бывшему царскому повару, он потом в Париже на какой-то выставке по селянке и окрошке чемпионом мира стал! Мой нож
— Вы хотите сказать, что свой нож сразу опознаете? — уточнил я.
— Да ты что, смеешься? — обиделся было старик, но потом ухмыльнулся. — Нешто бумажечку, твоей рукой написанную, не опознаешь? А на моем ножике мой почерк, как клеймо собственное…
Я расстегнул портфель и вынул найденный в рощице около стоянки нож.
— Этот нож вам незнаком?
Старик взял его в руки, ласково огладил обушок.
— В позапрошлом годе я его делал… Из вагонной рессоры — нет матерьяла лучше, гибкая сталь упружистая… — Он посмотрел ржавчину на свет, покачал головой, неодобрительно хмыкнул. — Вот свинюга, как вещь хорошую испакостил!..
— Кто?! — выдохнул я.
— Кто-кто! Валерка Карманов, повар… — старик покачал нож и добавил: — Им за день хоть десять пудов мяса наруби, руку не отмотаешь…
Пока я убирал нож в портфель, Ферапонтов снова запустил свое сооружение, бормоча в усы:
— А для малого разделочного ножа лучше всего идет разогнутый подшипник…
19 глава
Вечером, подходя к своему дому, я встретил Сеньку Толстопальцева. Он широко улыбался. На его бледном лице мелькали отблески рекламы такси.
— Сколько лет, сколько зим! — зарадовался он. — Раньше годами не встречались, а теперь чуть не каждый день.
— Ну, допустим, не каждый день, а половина осени пробежала…
— Слушай, Борисок, а ты что, здесь живешь? — спросил он.
— Да, вот мой подъезд, — показал я.
— Прекрасный повод выпить рюмочку двум друзьям! — уверенно сообщил Сенька. — Столько лет не было случая посидеть…
Честно говоря, особого желания сидеть с Толстопальцевым и предаваться воспоминаниям юности у меня не было. Да и, глядя на его тяжелый портфель, я не совсем верил, что встреча наша произошла совершенно случайно. Однако законы гостеприимства, которые живут во мне неистребимо, оказались сильнее.
— Заходи, поболтаем… — сказал я.
Мы поднимались по лестнице, и я боялся, что теща устроит мне жуткую головомойку. Завтра день рождения Маратика, и она наверняка занята приготовлением обеда, уборкой квартиры и теми хозяйственными делами, которыми женщины нагружают себя в особо праздничные дни. Я отпер дверь, мы вошли в прихожую, и, к моему удивлению, Валентина Степановна радостно встретила нас.
— О-о-о сынок, — посмотрела она на Сеньку, — ты совсем
Толстопальцев захохотал, не обращая внимания на мое смущение в связи с таким оригинальным приветствием гостя, такой исключительной искренностью приема. Обнимая старуху он сказал:
— Валентина Степановна, ну какой же я прохвост? Проказы молодости позади! Честный служащий, передовой труженик бытового обслуживания. Хотя, если признаться по совести, я уверен: лучше считаться ловким прохвостом, чем бедным честным малым…
Я устроил плащи на вешалке, и Сенька по-свойски заявил:
— Ну давай, давай, показывай, хвались своими хоромами, — и потащил меня за руку в комнаты.
Он осматривал убранство нашего жилища, весьма скромные наши апартаменты, неодобрительно качал головой, сочувственно цокал языком.
— Нет, нешироко, небогато живешь, царской роскоши не наблюдаем, — говорил он со смесью восхищения и искреннего презрения, разглядывая библиотеку, предмет моей тайной гордости. — Даже книжки и те все старые… Неужели подписаться не можешь, сейчас каждый раз новое собрание… Не-ет, такой заслуженный товарищ, такой почтенный человек должен жить гораздо ярче и нарядней…
Я хмыкнул. Его откровенное нахальство не вызывало у меня раздражения.
— Живу по средствам, как пишут в характеристиках, — сказал я, на что Сенька воскликнул с горячим возмущением:
— Я тебе разве взятки предлагаю брать? Разве советую злоупотреблять? Или я враг тебе? Но квартиру-то мог бы отделать получше!..
— Говорят, что один ремонт равен землетрясению и двум пожарам…
Толстопальцев засмеялся.
— Имея такого друга, как я, жаловаться на сложности ремонта глупо…
— Ты же сам заметил, что не виделись «столько лет, столько зим»…
— Но ведь встретились наконец, — обрадовался Сенька и вдруг стукнул себя по голове. — Слушай, тебе не подобает жить в сарае. Я тебе сделаю ремонт! А то вдруг иностранцы придут!..
Я старался замять поскорее этот разговор, пока его на расслышала бабушка Валентина, тогда проблема ремонта обрушится на меня, как стихия. Я поспешил объяснить Сеньке:
— Ко мне иностранцы не ходят, так что отложим пока этот вопрос, идем поужинаем.
Воодушевленный своим планом, Толстопальцев подхватил портфель и вынул из него две бутылки коньяка. На бутылках были коричнево-золотистые этикетки с надписью «Енисели». Несколько раз в жизни я пил такой коньяк, но, конечно, никогда не покупал его. Я даже не очень точно представляю, сколько он стоит, хотя полагаю, что цена у него должна быть какая-то душераздирающая. И поэтому ничтоже сумняшеся спросил Сеньку:
— Слушай, а ты что, сам покупаешь себе такой коньяк?
Он засмеялся.