Обитель спящих
Шрифт:
— Конан, — буркнул киммериец.
Он был ошеломлен. Ни на одном берегу его еще не встречали подобным образом. И он пока не знал, радоваться ему такому приему или, наоборот, насторожиться. Охотник держался дружески просто и говорил вещи, которые были для него чем-то само собой разумеющимся. Наверное, любой потерпевший кораблекрушение только и мечтает, что о такой вот встрече: живи где хочешь и как хочешь, а надумаешь семью заводить, получишь все, что для этого надобно, землю или деньги, подумал Конан и решил пока вести себя как чудом спасшийся утопленник. Но все же спросил:
— А если бы мне захотелось вернуться домой, к своим родным?
Инака даже рассмеялся, так забавно показалось ему желание нового жителя волшебных островов.
— А как? — спросил он, беспомощно разводя руками. — Кораблей мы не строим, а на рыбачьей лодке далеко не уплывешь! Да ты и не захочешь уплывать, вот увидишь!
Киммериец не стал более задавать праздных вопросов. Теперь ему было понятно, почему об этой земле шел слух, что добраться до нее невозможно: ни один из добравшихся сюда не вернулся, чтобы сказать об этом. «Значит, я буду первым», — усмехнулся про себя Конан. Пусть они тут строят только рыбачьи лодки. В его распоряжении был превосходный корабль, лучший из всех, когда-либо бороздивших просторы морей Хайбории: бирюзовый водный дракон по имени Аридо.
На базар они успели. И в деревню Инаки вернулись нагруженные разрубленной пополам тушей молодой телки. Посмотреть на пришельца сбежалась вся деревня, но, к удивлению и облегчению Конана, большая часть кхарийцев тут же разошлась по своим делам. Все они были точь-в-точь такие же, как Инака — маленькие, темноволосые и смуглокожие. Конан заметил, что среди жителей деревни очень мало стариков и еще меньше детей.
Инака был обязан кормить две семьи: свою и семью младшего брата, Токудо. Каждый из братьев имел по две жены, но лишь у Инаки был сын — застенчивый, но избалованный вниманием четырех женщин мальчишка лет десяти.
Женщины занялись ужином, а мужчины уселись на прохладной веранде дома, выходящей в большой сад, растущий, как пояснил Инака, не ради плодов, а ради «радости сердца». Одна из жен Токудо принесла кувшин золотистого, ароматного вина, которое здесь называли «оккарэ». Вино разлили по маленьким круглым плошечкам, и Инака рассказал брату, как он нашел нового жителя островов Нихон-но.
— Значит, ты предложил ему деньги за сеть, да? — смеялся Токудо. — Что же ты их не взял, братец? А чем вы подстрелили эту корову? Шишкой или палкой?
Конан и не заметил, как был готов и съеден ужин, а на веранде выстроилось уже три пустых кувшина, в то время как четвертый был полон лишь на треть. Братья что-то обсуждали, смеялись и подшучивали друг над другом: Конан почти не следил за их разговором.
И тут Токудо спросил его:
— Ты ведь останешься в нашей деревне, правда? Ты — охотник, сразу видно. К рыбакам не ходи, от них пахнет тиной и руки вечно в чешуе!
— Я нигде не останусь, — помотал головой киммериец. Золотой напиток плескался в нем, как в плоских чашечках, из которых они пили, по большой веранде расползались разноцветные светляки.
Братья опешили.
— Как это? — не понял Инака. — Должен же человек где-то жить.
— Должен, — ответил Конан, энергично кивнув. — Должен. Но не здесь, а у себя дома.
Кхарийцы переглянулись почти испуганно.
— Он как тот, с Лемурийсках островов, — шепнул брату Токудо. — Давай я схожу за Исинаки Та.
— Иди, — кивнул старший брат, а гостю сказал: — Ты не будешь против, если к нам сейчас придет один друг? Это лекарь нашей деревни, человек мудрый и веселый. Мы часто сидим здесь вместе и любуемся на звезды.
— Веди! — разрешил Конан с новым кивком. — Веди хоть всю деревню!
Токудо отсутствовал недолго. Приведенный им «друг», деревенский знахарь и колдун Исинаки Та, оказался вертлявым старичком с лицом маленькой песчаной лисицы.
Сам он вина пить не стал, но подливал и подливал Конану, расспрашивая его о том, откуда он и как оказался в этих морях. Конан слушал его и отвечал словно во сне, завороженный магией его негромкого, медового голоса.
— Приходилось ли тебе убивать, Конан из Киммерии? — спрашивал старик, и в глазах его светились ярко-красные лучистые светляки, точь-в-точь такие, каких уже было полным-полно на веранде.
— Да, клянусь Кромом! Воин живет битвой!
— Нет, — настойчиво возражал ему Исинаки Та, — война — это позор, убийство бессмысленно… Повтори за мной.
И Конан послушно повторял, глядя в горящие лисьи глаза и путая их с огоньком масляной лампы:
— Война — это позор, убийство бессмысленно…
— А кем ты был в своем мире, Конан из Киммерии? — продолжал вопрошать тихий вкрадчивый голос Исинаки Та. Лампа на столе мигала, словно заговорщица, и Конан мигал ей в ответ.
— Воином, — слышал он свой голос, только почему-то очень издалека. — Воином. Мое ремесло было убивать!
— Ты ошибаешься, Конан, — тихо поправлял лекарь. — Ты был не воином. Ты был охотником. Самым искусным охотником своей деревни. Ты знал следы всех зверей, ты мог идти по следу, не уставая, много дней…
— Я мог идти по следу врага, не уставая, много дней, — соглашался киммериец.
— Ты шел по следу зверя, ты находил его и убивал, и приносил в деревню много мяса, и все были довольны и говорили: «Конан — лучший охотник во всей Нихон-но!» — продолжал Исинаки Та. — И ты был доволен вместе со всеми. Повтори.
— И я был доволен вместе со всеми.
— Так кем ты был в своем мире?
— Охотником. Лучшим охотником во всей Киммерии.
— Хорошо! — Исинаки Та украдкой отер пот, заливавший ему глаза. — А как звали твоего бога, Конан из Киммерии?
— Моего бога зовут Кром, Владыка Могильных Курганов.
— Нет, ты ошибаешься. Твоего бога зовут Император Мотоясу, он живет в большом дворце на холме в Хакана-ри… Повторяй за мной: «Мой бог живет в большом дворце на холме в Хаканари…»
Конан вдруг вскочил, широко открыв глаза.