Облачные замки
Шрифт:
Стриж распрямился и проворно спрыгнул с камня.
– Сейчас прилетит другой дирижабль.
– Какой? – крикнула Элисон.
– «Ворон» – так, мне кажется, вы его называете. И пожалуйста, не льстите себя напрасной надеждой, на его борту – мои последователи. Сейчас, – он глубоко вздохнул, – наступает настоящее исполнение моих планов.
Элисон поникла в своих жестоких тисках и закрыла глаза.
Ле Стриж, по-видимому, не видел необходимости в дальнейших объяснениях, но она, казалось, поняла, что имел в виду старый мерзавец, У меня было отвратительное ощущение, что я тоже начинаю это понимать. Я изо всех сил пытался вырваться, не обращая внимания на боль, уколы и царапины.
Внезапно
– Ах, мадам! Каким бы жарким ни был огонь, горящий внутри вас, в этом месте он не может не потухнуть. Я знаю вас, я видел вас; и я сильнее вас.
– Ты, мерзкий жалкий подонок! – закричал Джип, пытаясь вырваться. – Да ты ничуть не сильнее, чем все остальное дерьмо, понял?
– Вряд ли ты имеешь право судить, штурман, – невозмутимо проговорил коротышка. – Но даже ты можешь ощутить могущество той силы, что живет здесь, а могущество Брокена, не забывай об этом, принадлежит мне. И оно еще возрастет, ведь только благодаря мне оно достигнет связей со своими корнями, которые уходят глубоко в древность, когда первые люди населили эту землю на рассвете эпохи таяния ледников. Тогда… о да, тогда! – Его холодные глаза внезапно загорелись огнем. – Сейчас появится новый Господин.
Джип уставился на него во все глаза, и я понял, что его потрясло. Это было совсем не похоже на прежнего Стрижа, злобного и жестокого, но никогда не выставлявшего напоказ свои честолюбивые замыслы. Разумеется, он был чудовищен. Но сейчас перед нами был Ле Стриж, в котором было еще что-то – что-то гораздо более страшное. Это был какой-то всепоглощающий демон, и все же я поймал себя на мысли, что каким бы невозможным это ни казалось, но я подсознательно жалею его.
Дирижабль теперь кружил над нами, направляемый к площадке с неумелой нерешительностью, наблюдая которую я вдруг осознал, с какой легкостью с этим справились бы Джип и Элисон. Ле Стриж кивнул с удивлением; казалось, он подумал о том же.
– У всех вас есть таланты, способности, превышающие способности обычных людей. Это единственная причина, по которой я сохранил вам жизнь. Было бы преступно позволить таким дарованиям бесцельно исчезнуть. Поэтому, если вы не желаете, чтобы от вас избавились или эксплуатировали вас до полного опустошения, если вы хотите сохранить хоть крошечную искру индивидуальности, лучшее, что вы можете сделать, – это быть готовыми ко всему и принять то, что наступит. Не забывайте, я не маленький глупый садист вроде Дона Педро. Я буду править, а не разорять.
Я посмотрел на него и тут же вспомнил жуткие превращения человеческих тел, которые он производил, и темные подозрения насчет того, как он их добивался, убийственно холодную жестокость, которую он неоднократно проявлял. И теперь, как я догадывался, он еще меньше был собой, чем в свое время Дон Педро; он слишком глубоко погрузился в черные воды, и его захлестнуло. Как и многие другие, кого я встречал на своем пути, он заключил то, что считал союзом, но оказался в подчинения. Сквозь его глаза всегда проглядывал загадочный дух этой горы. Он сам встретился с той судьбой, которую предсказывал. Он поглотил огонь, чтобы дышать им, и сам первым сгорел в его пламени.
Не было нужды спрашивать, что будет делать эта сила; примеры ее деяний окружали нас.
Деградация и упадок, выходящие за пределы понимания, причем какие-то неразвитые в своей низости, именно это породит союз двух темных умов. Не возникало сомнений, что они пожелают всюду насадить свои порядки. Теперь я понимал смысл связи Лутца с неонацистами и безумные выходки и убийства, которые дети ночи привнесли в мирную демонстрацию. Их развращающие намерения расползутся, подобно гангрене, из страны в страну благодаря использованию застарелых предрассудков, подогреваемые ненавистью, и даже благодаря войне. Я представил себе это хладнокровное лицо, ликующее при виде кровопролития битвы или всплеска межнациональной розни, а после этого подстрекающее проигравших к ответному ходу, пока наконец все человечество не окажется стерто с лица земли. Судьба, подобная судьбе Катики, и от нее не скроешься.
Подобно Катике. Внезапно зазвучали голоса, чуть не оглушив меня.
Ветры беспощадны и никогда не стоят на месте.
Этот образ больно ранил мой ум. Мне было горько и жутко, я не смел поднять глаза. Катика, висящая над этой жуткой пропастью, а эти создания ветра рвут ее на части, как акулы отбивающегося от них пловца; и ее лицо, искаженное ужасом, но и непреодолимым желанием.
Но я – оставьте меня там, где мне место!
Ее рука, выскальзывающая из моей. Ее тень, уносящаяся вдаль, уже невидимая за клубами дыма и ярким заревом. Не те существа увлекли ее за собой. Это было желание самой Катики. Даже после столетий раскаяния ее прошлые прегрешения и дьявольское удовольствие, которое она черпала в них, перевесили и утащили ее вниз. Воспоминания об искушениях, искаженный образ собственного «я»; все это вызвало у нее желание пасть еще ниже. Так собака возвращается к своей блевотине, наркоман – к наркотику, это для него и наслаждение, и наказание. До меня вдруг как будто дошло, что я мог тогда протянуть ей не только руку, предложить не только физическую помощь. Но времени на это тогда не было. Было слишком поздно.
Но поздно ли, непоправимо ли?
Я протянул вперед свободную руку, руку с копьем, изо всех сил пытаясь разорвать связывавшие меня гибкие прутья. Ле Стриж уставился на меня, но тут же презрительно рассмеялся и отвернулся, чтобы проследить за приземлением вновь прибывшего дирижабля. В глубине души я понимал, что он прав; один, без чьей-либо помощи, я не смогу ничего изменить. Мне необходимо было что-то еще, что-то исходящее изнутри, мне необходимо было взорваться пламенем, как когда-то Молл.
Я изогнулся всем телом, чтобы встретиться с ней взглядом, но ее голова была безвольно опущена, а я не осмелился подать голос, боясь привлечь внимание Ле Стрижа. Я всем сердцем отчаянно желал, чтобы она посмотрела в мою сторону хоть на секунду; но из глубоких ран на ее шее и руке кровь капала на шипы, а волосы падали прямо на лицо, закрывая его. Я осторожно вытянул губы и подул; локоны разлетелись, и я заметил зеленый огонек. Но под ним, у нее на щеке, я увидел нечто такое, что повергло меня в еще больший ужас, – тоненькую мутную влажную полоску. На ее лице? На лице Молл? Глаза ее были мутными и бессмысленными, будто Брокен всей своей тяжестью придавил ее. Но она, казалось, поняла, что я хотел, и медленно, с сомнением стала снова просовывать свободную руку в гущу ветвей, жмурясь от боли, когда шипы впивались в нее. Однако она не отступала, пока наконец ветви, пленившие меня, не зашевелились и ее сильные пальцы не сплелись с моими и крепко не сжали их. Я вцепился в ее руку и подтянулся к ней так близко, как только мог, чувствуя, что и шея моя тоже пострадала, и решился тихонько прошептать: