Облава. Святочный рассказ.
Шрифт:
— С Большой земли… Его сбросили вчера с самолета… — торопливо и взволнованно говорила Наталья. — Его ищут.
Из сбивчивого рассказа подпольщицы Нина наконец поняла, что из Москвы прислали резидента, но парашют отнесло ветром далеко в сторону. Местный житель увидел парашют в небе, надел барашковую круглую шапку, пригладил бороду и пошел доносить.
Резидент двое суток скрывался от облавы, промерз и заболел. Когда его нашли свои, он уже был в жару и почти ничего не понимал. На явки его не повезли, потому что половина явок провалена, а пользоваться остальными пока опасно — предателя еще не вычислили, но завтра резидента переправят к партизанам. Однако до завтра человека надо где-то спрятать.
— Ну, кто на тебя подумает! — сказала Наталья.
— А соседи?
— Во всяком случае, в вашем дворе предателей нет. А резидент — в немецкой форме.
Отказать? Зато потом, если понадобится помощь самой Нине — она сможет к этой Наталье обратиться. Была не была! Отчаянный характер победил, и Нина согласилась.
Когда стемнело, к калитке снова подъехала машина, и Наталья привела резидента. Тонкая офицерская шинелька с погонами обер-лейтенанта была мокрой и грязной и в двух местах порвана. Он едва шел, обхватив Наталью за шею. Нина слышала, как у него от озноба стучат зубы.
Нина захлопнула дверь. Вдвоем они усадили разведчика на диван, на котором спала Нина. Разули, раздели, уложили. Нина навалила на него одежды из шкафа, чтобы согреть. Наталья поставила на стол бутылку шнапса, три банки консервов и коробку с таблетками.
Дети сидели на кровати — с круглыми от испуга глазами. Младший собирался реветь.
— Тсс. Тихо! — сказала им Наталья и приложила палец к губам. — Никого тут, кроме вашей мамки, нет и не было. — И бросила на кровать шоколадку.
Дети тихо взвизгнули и принялись делить шоколад.
— Как его хоть зовут? — спросила Нина, растирая ледяные ноги гостя скипидаром.
— Никак, — отрезала Наталья.
За разведчиком должны были приехать завтра вечером. Наталья сказала пароль и отзыв. Когда она ушла, Нина дала гостю две таблетки из коробки. Гость долго ворочался, кашляя и бормоча что-то невразумительное — бредил, и наконец забылся.
Нина села на стул у буржуйки, растопила книгой, начала подкидывать щепки. Когда от печки пошел жар, она вскрыла одну из банок, подогрела и накормила детей немецкой тушенкой.
Надо было дожить до завтрашнего вечера. И хотелось, чтобы и гость дожил. Уж больно он был плох. Тут без медиков не обойтись. Похоже, у него воспаление легких. Довезут ли его до партизан?.. Лишь бы дети потом никому не проговорились…
Ближе к полуночи по улице прошли три грузовика. Нина услышала, как из кузова выпрыгивают солдаты, раздавались команды на лающем чужом языке, топот сапог.
Облава, сообразила Нина. Сердце сжалось и словно оторвалось и упало вниз, а в груди сразу похолодело. Нина посмотрела на детей, потом на диван, заваленный одеждой. Пропали ни за грош. Ах, как глупо!.. И зачем согласилась? Смертный приговор себе — и детям. Какая же я дура! И сделать-то ничего нельзя. Она в отчаянии заметалась по комнате, потом услышала, как лязгнула калитка и замерла, застыла в проеме двери между комнаткой и прихожей.
Забарабанили в дверь в дальнем конце двора, значит, к ней придут в последнюю очередь. И что им сказать? Кто это? Ничего не шло в голову.
И вдруг Нина вспомнила о Боге. Она выросла в советской стране, где молитвам не учили. Родители были людьми набожными, но сама Нина ни в детстве — хоть и крестилась со всей семьей на престольные праздники за столом, ни тем более став женой сотрудника НКВД, никогда не испытывала никакой тяги к Богу и считала религию пережитком, как ей и объясняли в школе. Впрочем, родителям она своих соображений не высказывала, чтобы не оскорбить, да и ремня не получить.
И вот теперь, прижавшись всей спиной к притолоке, она лихорадочно пыталась вспомнить хоть одну молитву из тех, что наизусть читал отец, но ничего не вспоминалось. И тогда она начала страстно шептать то, что приходило ей на ум: «Господи, Матерь Божья, услышьте меня, защитите меня и моих детей, не дайте нас в обиду, обороните от страшной напасти, от смерти и мучений…» И при этом слышала, как грохотали в очередную дверь — все ближе и ближе. И чем ближе были шаги и стук, тем жарче и быстрее она шептала мольбы о спасении, о помощи, тем неистовее просила о чуде.
Когда сапоги затопали по ее ступеням и стало слышно, как лязгают нагрудные бляхи полевой жандармерии о пуговицы на шинели, она обессилено опустилась на колени, но все шептала и шептала не останавливаясь и крестилась, крестилась — то мелко, то размашисто…
И вдруг за дверью немец пролаял какую-то фразу. Нина услышала, как переводчик сказал кому-то по-русски:
— Офицер спрашивает, кто здесь живет?
И голос соседки, старухи, с которой Нина не так давно поскандалила:
— Да здесь вдова-солдатка с двумя детками живет…
Послышался немецкий перевод. Пауза. Скрипнул снег под подошвами. Нина вдруг ясно представила, как гестаповец, в своей черной форме, в кожаном пальто, в фуражке с задранной тульей, стоит перед дверью.
И — голос офицера резко выплюнул:
— А!.. Scheisse!.. — И сапоги застучали по ступенькам прочь от двери.
Нина не поверила своим ушам. Шайзе! Дерьмо! Ах, ты, мой дорогой, морда ты фашистская! Пусть шайзе! Пусть трижды шайзе! Главное — что ты так и не постучал!!! Нина осела на пятки, не чувствуя ледяного пола, и торопливо зашептала слова благодарности своим спасителям — Богу и Божьей Матери… Она шептала, и слезы ручейками текли по ее щекам, но она не вытирала их и даже не чувствовала…
На следующую ночь за разведчиком приехала машина. Наталья назвала пароль, Нина ответила и впустила гостей. С Натальей теперь были двое незнакомых мужчин. Партизаны, как догадалась Нина. Один из них поблагодарил Нину, пожал ей руку, потом обнял. И выругал Наталью, когда услышал от Нины о ночной облаве. Спасенного Ниной резидента тепло одели и осторожно увели в машину. Он все еще плохо соображал и от слабости еле двигался.
И Нина никогда больше ничего о нем не слышала.
4-6, 18 декабря 2013 г.