Обломки нерушимого
Шрифт:
Никки казалось, что ей хорошо… Ее душу можно было сравнить с полем, изуродованным минными воронками и усыпанным бесчисленным количеством полусгнивших трупов, на котором теперь, благодаря волшебным веществам, выросли потрясающей красоты цветы… Цветы заполнили воронки и спрятали трупы. Их аромат перекрыл гниль, а насыщенная пыльца покрыла разбросанные кости, обглоданные падальщиками. Так и не скажешь, что совсем недавно на этом самом поле произошла кровопролитная битва. Все хорошо…
Иногда у Никки и Элая включалось сознание на несколько минут – и в мертвой зоне появлялся слабенький сигнал
– Я… не боюсь смерти. Я боюсь страшного финала жизни, – сказал однажды Элай, растягивая каждое слово.
– Страшного финала? – спросила Никки. Она лежала на полу, лицом к стене, нежно гладя шероховатые обои. Элай разлегся рядом, устремив немигающий взгляд в потолок.
– Да… У тебя может быть красивая жизнь. Тебя могут любить, завидовать тебе. Ты можешь быть успешным, даже войти в историю… И вдруг твое сердце решает остановиться, когда ты сидишь на толчке. И на веки вечные тебя запомнят как обосранного мертвеца… Твои достижения, ум, харизма и обаяние больше никого не волнуют… Не так важна сама жизнь, как ее конец.
– Это… когда смотришь фильм… и понимаешь, что ничего лучше в жизни не видел… но тут все портит глупый финал.
– Да-да… я про то же.
– А мне все равно. У меня паршивая жизнь, и будет паршивый конец… Думаю, обо мне никто и не вспомнит после моей смерти.
– Не поняла… – рядом с ребятами сидела подруга Элая, Лунет – невзрачное, вечно пьяное творение Бога с узким лбом и мышлением. – Про какой фильм вы говорите? И что за конец?..
– Моя маленькая, тупая прелесть, ты лучше помалкивай, ладно? – обратился к ней Элай.
Никки медленно легла на спину, закрыла глаза, положила руки на обнаженную грудь.
– А если я умру прямо сейчас… вот такая… это будет считаться достойным финалом? – спросила она.
Элай посмотрел на нее брезгливо – Никки была похожа на полудохлого мальчика-переростка, – ухмыльнулся и ответил:
– Вряд ли.
– …Ну и хорошо. Все обрадуются…
А потом «сигнал» вновь пропал, и в истерзанной душе Никки распустились новые цветы…
– И помни, каникулы – не резиновые! Ты должен успеть!
– Как же ты мне надоела… Я понял тебя. Позвоню, когда все сделаю.
Лишь беспощадная настойчивость Рэми, с которой она обращалась к брату всякий раз, когда звонила, мгновенно отрезвляла Элая. Требовательный голос сестры действовал как мощное противоядие, наркотические чары тут же теряли свою силу.
Элай стоял один в полутемной комнате, опершись вытянутыми руками о стену и опустив голову, тяжело дышал, слушал биение свихнувшегося из-за паники сердца, точно готовился к прыжку в пропасть. Никки, смеясь, вошла в комнату, в которой был Элай, и, совершенно не замечая его мрачного настроения, промолвила веселым голоском:
– Я уговорила Гаса и Хораса устроить голый заплыв.
– Отлично. Я позже присоединюсь, – ответил Элай, повернувшись лицом к Никки.
– Лунет увести или ты хочешь с ней оттянуться, пока нас нет?
– Уведи.
– А что мне еще для тебя сделать, мой повелитель? – Никки положила руки на плечи Элая
– Чем же я обязан за такое изящное лебезение?
– Ты рядом… И ты сделал так, что я оказалась далеко-далеко от всех своих проблем. Ну, как ты хочешь, чтобы я тебя порадовала? Любое твое желание будет исполнено.
Элай никак не мог поддаться игривому настрою девушки, он сохранял все то же невозмутимое выражение лица, словно между ними была каменная стена.
– Оставь меня хотя бы на полчаса, и я буду тебе премного благодарен.
Никки тотчас отстранилась от него, надула губки и обиженно воззрилась пьяными глазенками:
– Ты мерзкий типок, Элай Арлиц! Неужели я хуже Лунет? Она тупее мокрицы! – высказав все свое недовольство, Никки, шатаясь, пошаркала к выходу.
Элай снова повернулся к стене, уткнулся в нее лбом, зажмурил глаза, и в наступившей кромешной тьме вдруг вспыхнул образ Рэми. Она как-то странно улыбалась, будто ей была известна какая-то жуткая тайна… Хотя почему будто? Элай весь взмок от страха. Сердце громко колотилось. Элаю казалось, что кто-то стоит позади и водит ножом по его спине, щекочет лезвием покрытую мурашками и липким холодным потом кожу. Предчувствие страшной боли и неизбежного трагического финала заставило Элая дрожать.
Элай подумал, что ему срочно нужна свежая доза – так он и объяснил самому себе свое странное состояние.
Но поскольку мне открыты все его тайны, вся его жизнь, я могу со стопроцентной уверенностью заявить, что тут дело было вовсе не в его зависимости… Мучило Элая страшнейшее событие из его прошлого, оставившее после себя глубокий отпечаток.
Элай уже и не помнил, зачем решил заглянуть в комнату Рэми. Он застал сестру сидящей спиной к нему на кровати. Она не заметила вторжения брата и продолжала что-то увлеченно рассматривать. Элай обошел Рэми, чтобы увидеть ее лицо и… остолбенел от ужаса.
– Рэми! – крикнул он, продолжая стоять и смотреть, как его младшая сестренка сидит с лезвием в одной руке, а второй расковыривает свежую рану на внутренней стороне бедра. Образовался такой глубокий кровавый кармашек…
– Что ты здесь делаешь? – спокойно спросила Рэми, решив наконец отвлечься от своего кошмарного занятия.
– У меня к тебе такой же вопрос… – Элаю стало дурно. Состояние было непредсказуемое, он не знал, что произойдет с ним в следующую секунду: то ли будет фонтанировать рвотой от омерзения, то ли упадет в обморок от страха, а может, и все вместе взятое.
– Не говори ничего маме.
– Зачем ты это сделала, Рэми?
– Не скажу… Ты не поверишь.
– Я всегда тебе верил.
Элай принудил себя держаться мужественно, не смотреть на кровоточащую рану, не замечать обращенное к нему, заплаканное, изможденное лицо с хмурой улыбкой и лихорадочным блеском в глазах, глядящих сквозь него.
– Ты любишь Циннию?
– Да какого хрена, а? – вспыхнул Элай. – При чем здесь она?
– Ответь: любишь или нет? – потребовала Рэми.
Элай вздохнул. «Она невменяемая, – сообразил он. – Отсюда и вопросы такие странные. Нужно постараться аккуратно вести диалог… иначе будет только хуже».