Обломок молнии
Шрифт:
— Устала? — он положил ей руку на плечо.
— Я? Нет. Совсем не устала!
Она подняла к нему лицо, разглядела сразу все: спутанные длинные волосы, нос длинный и какой-то серьезный, насмешливые серые глаза. На щеке царапина, ворот разорван так, что рубаха надвое распадается.
— Здорово попало? — участливо спросила она.
— Мне? Нет. Совсем не здорово.
Оба рассмеялись. Вандышев похлопал ее по плечу, качнул легонько, обнял, притянул к своему боку. Бок был костлявый, но Ксана, уж так и быть, вытерпела.
— Шла
— А рация? Рация ведь там валяется.
— Верно. Я сам за ней схожу.
Парень запихал куриные тушки обратно в мешок, туго затянул бечевку.
— Вот, Сысоев, ты и попался, — участковый вздохнул с облегчением. — Давно на тебя смотрю, да ведь не пойманный — не вор? А теперь вот взяли с поличным. Что, не ждал?
Сысоев скосил глаза в сторону, молчал, переминался. Парень вытянулся перед участковым, отрапортовал:
— Товарищ лейтенант! Докладываю: операция по поимке расхитителей народного добра повара Сысоева и его жены Сысоевой Елизаветы успешно завершена. В мешке обнаружено: кур — двадцать одна, бараньих окороков — четыре, индеек — две штуки.
Парень щелкнул каблуками, отступил.
— Спасибо, ребята, — участковый пожал всем руки. — Еще что обыск покажет. На квартире немало интересного найдем, не сомневаюсь.
Судомойка Лизавета взвыла в голос, но тут же прихлопнула ладонью свой рот.
— Пошли, — скомандовал участковый.
Процессия двинулась из прогона. По улице уже брели коровы, пастух щелкал своим веревочным кнутом. Женщины с ведрами на коромыслах оборачивались, громко переговаривались. Ксана шла рядом с Вандышевым.
— Ну, куда ты? — усмехнулся он. — Говорю, иди спать!
— Вот еще! — заупрямилась Ксана. — Как на заборе сидеть, мерзнуть, так мне, кому же еще. А как самое интересное, сразу «иди спать».
— Маленьким надо спать, — Вандышев шутливо потянул ее за косичку.
Ксана отстранилась.
— Я не маленькая. И вообще вам без меня не обойтись. Я свидетельница. Вот, например, Лизавета говорит, что мешок на дороге нашла. А я видела, как она с этим мешком из дома вышла. Вот.
— Ну, положим, что она с этим мешком из дома вышла, мы все тоже знаем.
— А откуда? Откуда?
— А как же. Из сообщения нашего первого номера, того самого, что на заборе сидел, наблюдал, а после храбро преследовал преступников.
И все вокруг рассмеялись. Не смеялся один только лейтенант Гуськов. Обернулся, строго взглянул на Ксану.
— Так она и была «первым»? — спросил он Вандышева.
— Она.
Участковый укоризненно покачал головой:
— Ну и ну, ты и даешь. Ребенка на такое дело брать… За это, знаешь ли, не похвалят.
— Этот ребенок тот еще. Бесстрашный какой-то ребенок попался. Честное слово.
Участковый замедлил шаги, крепко пожал Ксанину руку:
— Спасибо. Спасибо за помощь.
Ксана хотела ответить, ничего подходящего не придумала, смутилась. И правда, что полагается в таких случаях говорить? В голове вертелось что-то вроде: «Служу Советскому Союзу» или «Так поступил бы каждый», слова все какие-то не подходящие к случаю. Пришлось уж промолчать.
Подошли к отделению милиции. У крыльца уже толпились любопытные, каждый хотел проникнуть внутрь, но дежурный никого не пускал. Ксана же вместе с Вандышевым прошла свободно.
Прошла да и не обрадовалась. Только дверь отворили, а навстречу — Прасковья Семеновна. Растрепанная, красная, платок головной в руках комкает.
— Товарищ Гуськов!
— Минуточку, гражданка, видите, занят. Попозже зайдите, попозже.
— Да товарищ же Гуськов! Дело-то какое — девчонка пропала у меня. Так вот и пропала. Ой, горькая я! Гляжу — нет как нет. Со вчерашнего дня ушедши. Да послушайте же, человек пропал!
Тетя Паша горестно всплеснула руками, и вдруг глаза ее остановились на Ксане. Она смолкла на полуслове и опустилась на скамью.
— Эта, что ли? — участковый кивнул в сторону Ксаны.
— Матушки мои! — изумилась тетя Паша. — В милицию забрали вместе с хулиганами! Это что же такое делается? Вечор те две в кино удрапали, меня не спросивши. А теперь и эта…
— Плохо, значит, соблюдаете, — строго сказал участковый. — Дисциплина хромает.
— Да я ли не соблюдаю, — в голос запричитала тетя Паша, — я ли не берегу! У меня, если хотите, ровно у матери родной!
— Как же так получилось? — Участковый уже сидел за столом, листал какие-то бумаги, и мысли его, видно, заняты были куда более важными делами, чем теть Пашины…
А тетя Паша-то разливалась:
— Вечор, грешным делом, сбегаю, мол, в кино. Посмотрю, что за фильму привезли. Тоже ведь я не каторжная. Девки, думаю, спят, ну и пускай снят. А я, мол, сбегаю. Прибежала, гляжу: дым коромыслом, пляшут, да еще как чудно пляшут, ой, мамочки! А мои-то две в самой середке, а парни-то вокруг, парни-то! Так и обомлела. Хвать одну, хвать другую!
Тетя Паша перевела дух, обмахнула потное лицо платком.
— Ну, кино посмотрели все же, домой веду. «Ах вы, такие, говорю, сякие, что же вы без спросу ушли, да и подружку одну в сарае покинули?» Отвечают: «А она в избе спать залегла. Еще с вечера». Так я и обомлела. Бегу в избу — так и есть, пусто! А она вот, оказывается, где. В милицию угодила. Ух, я ужо крапивы-то нарву, ух, уж и не посмотрю, что не своя, не помилую!
— Минуточку, — участковый предостерегающе выставил ладонь, — минуточку, гражданка. Тут надо еще разобраться…
— Да что разбираться-то, товарищ Гуськов! — взмолилась тетя Паша. — Ну, девчонка молодая, глупая. С кем не бывает… Отпустите вы ее ради бога, товарищ Гуськов, а я уж, обещаю вам, крапивой-то. Уж я посодействую!
— Минуточку! — Участковый резко постучал по столу карандашом. — Ваша подшефная ни в чем не виновата. Наоборот, она выполняла особое задание и сильно помогла нам. Она, если хотите…